Австриец - [21]

— Прекрати, Вернер! — я перебил его тоном, не терпящим возражений. — Он не мертв. Он не вернулся из боя, и только. Его могли взять в плен или ранить, может, он лежит сейчас где-нибудь без сознания, в одном из полевых госпиталей… Здесь же не сказано, что они нашли его тело. Так что прекрати свое нытье и иди делать уроки!

Мой младший брат нервно кусал губы, заглядывая мне в глаза, как будто ища в них подтверждение моим словам. Мне стало его жаль, и я похлопал его слегка по плечу, повторив уже мягче:

— Он вернется, вот увидишь. Иди, делай уроки, пожалуйста.

Он поднялся, хоть все еще и нерешительно, и вышел из отцовского кабинета, где я сидел, сжимая извещение в руках и придумывая, как бы лучше сказать матери.

Она разрыдалась конечно же, уронила все сумки с продуктами и бросилась ко мне на шею, плача безутешно и причитая, что эти французы погубили её бедного Хьюго с их газом, или же британцы с их самолетами, и как ей теперь растить нас всех совсем одной, когда он был её единственной поддержкой и опорой.

— Мама, он не погиб, он пропал в бою. — Гладя её волосы, я повторял те же слова, какими я уговаривал Вернера всего час назад. — Много солдат числятся пропавшими в бою, а потом возвращаются, особенно если и вправду была газовая атака. Ты же слышала, как это бывает: они слепнут на какое-то время, теряются естественно, бродят, пока их кто-то не подберет — либо их же товарищи или же вражеские силы — и потом их отвозят на лечение. Если бы он погиб, они бы так и сообщили.

— Эрни, сынок, чем же мне вас всех кормить теперь? — она продолжала тихонько всхлипывать, когда я усадил её за кухонный стол и принялся готовить кофе. Я даже не спросил, хотела ли она его, но не знал, чем еще себя занять, чтобы только не видеть её слез. Я всегда чувствовал себя крайне неловко, когда кто-то плакал при мне: мне всегда становилось так стыдно, как будто это я был причиной их слез. — Как же я смогу платить за вашу школу? Вас же трое, я и так еле концы с концами сводила с теми деньгами, что ваш отец посылал с фронта, что же я теперь буду делать?

Я старался сосредоточиться на коричневом, закипающем на плите кофе, чтобы не видеть, как она плачет.

— Не переживай мама, мы справимся как-нибудь. Я скопил немного денег, что фермеры заплатили мне за то, что помогал им летом с урожаем. Я хотел отложить их на университет, но ты можешь взять их все. Там не так уж и много, но всё же достаточно, чтобы прокормить нас всех, пока я не найду работу.

— Ох, Эрни… Не могу я на тебя взваливать заботу о всей семье. Ты же сам еще ребенок!

Я поймал свое отражение в застекленном серванте, где мы хранили посуду и столовое серебро. После того, как я вернулся осенью с работ в моем родном Райде, даже наши соседи сначала не узнали меня. После беспрерывного тяжкого физического труда, день за днем, по четырнадцать часов, моя спина и плечи стали настолько широкими и сильными, что я мог завалить быка голыми руками, если бы того захотел — слова одного из фермеров. Старик, конечно, преувеличивал, но суть была в том, что я уж точно больше не был похож на ребенка.

Я усмехнулся, наполнил обе чашки дымящимся кофе и поставил одну перед матерью.

— Ты действительно все еще считаешь меня ребенком, мама?

Ей пришлось задрать голову, чтобы посмотреть мне в глаза, пока я стоял перед ней, вытирая руки о полотенце и ухмыляясь.

— Ты всегда будешь моим ребенком. — Мама наконец улыбнулась в ответ своими теплыми карими глазами. — И я всегда буду любить тебя, не смотря ни на что.

Глава 5

Тюремный госпиталь, Нюрнберг, ноябрь 1945

Несмотря на то, что врачи там себе говорили, я всё же слез с кровати и на все их доводы ответил с самым грозным видом, что я поползу, если надо, но в туалет я пойду сам. Туалет был на другом конце длинного коридора, но, видя как все их угрозы о том, что я только упаду и на этот раз уж точно пробью себе голову, не возымели никакого действия, они наконец махнули на меня рукой и разрешили воспользоваться их служебным, который был намного ближе к палате, хотя всё же дали мне охранника в качестве эскорта.

Он терпеливо следовал за мной вдоль стены, поддерживая меня за локоть и готовый подхватить меня, если у меня вдруг снова закружится голова. Он открыл мне дверь и, убедившись что внутри не было ничего стеклянного или острого, что бы я мог стянуть чтобы потом порезать себе вены, впустил меня внутрь. Так как это был туалет для персонала, дверь закрывалась изнутри на защелку, и военный полицейский помедлил немного, прикидывая, мог ли он мне с этим доверять.

— Я тебя оставлю одного, если пообещаешь, что не запрешься внутри и не сделаешь какую-нибудь глупость, — сказал он наконец.

Я только было открыл рот, чтобы спросить, какую я такую глупость мог сделать в моем-то жалком состоянии, но решил не испытывать судьбу и просто кивнул. Как только я закрыл дверь, не запирая её, как и обещал, я невольно улыбнулся, вспомнив другой случай, когда Аннализа и я тоже оказались в туалете при весьма необычных обстоятельствах, в сорок третьем году.

В тот день мы шли по коридору РСХА и в шутку спорили о преимуществах использования женщин-снайперов в советской армии.