Австралийские рассказы - [93]

Положение было трагическое — или комическое, — смотря как на это взглянуть. Едва ли я мог тут чем-нибудь помочь. Я немного покурил со шкипером, чтобы выразить сочувствие джентльмену, который настолько низко пал, что задал трепку своей жене. Затем я пошел искать себе другого помощника.

Супруги Вейчл не разговаривали между собой несколько дней. Наконец миссис Вейчл не выдержала.

— Вот до чего дошло, Эдгар! — сказала она. — А все эта… эта мерзкая Австралия!

Под гнетом своей вины капитан совсем присмирел.

— Но что же делать, Мильдред? — спросил он.

— Отвезти меня домой, Эдгар, — отвечала она. — Поедем домой!

Последовала минута молчания; капитан мысленно прощался с соратниками, которых он здесь нашел, и собирал силы для той страшной борьбы в одиночестве, которая, быть может, ожидала его впереди.

— Хорошо, Мильдред, — сказал он. — Поедем.

Все это он рассказал, когда пришел ко мне с просьбой помочь ему сбыть его коров.

Однажды утром, месяц спустя, я запряг Гнедого и Серого в повозку и подъехал к дому Вейчлов, чтобы отвезти их и их багаж на станцию.

Дней за десять до этого засуха кончилась. Целую неделю мы жили в полумраке: густые тучи проносились низко над землей, обрушиваясь на нее тяжелыми ливнями. Дождь хлестал, пока земля не размокла; даже склоны холмов превратились в жидкую грязь, а в пересохших руслах зарокотали бурые потоки.

Дом Вейчлов, расположенный на равнине, был даже затоплен. Однажды ночью капитана и его жену разбудил плеск воды в комнате. Они вскочили и, шлепая по щиколотку в воде, перебрались вместе с постелью на стол. Не гася лампу, они сидели там, пока их не одолела усталость, и следили, как прибывает вода, решая, не лучше ли, несмотря на темноту, добраться до холмов, где они будут в безопасности.

Когда они проснулись, вода уже схлынула, оставив на полу слой липкой грязи, толщиной в полдюйма. Это происшествие, страшное, нелепое и отвратительное, завершившее восьмимесячный период засухи, отнюдь не заставило миссис Вейчл изменить ее мнение об Австралии.

Покидая свой участок, капитан был полон напускного оживления. Он вел себя так, словно собирался уйти по делам и вернуться к вечеру. Когда капитан прощался со своим псом, которого отдавал мне, гладил его, похлопывал и говорил ему «дружище», я заметил, что он с трудом сдерживает волнение. Миссис Вейчл была подчеркнуто весела.

Когда мы отъехали, ни он, ни она не оглянулись, У самых ворот миссис Вейчл воскликнула:

— Смотрите, на этом дереве медведь!

Интерес ее быстро угас и, казалось, смутил ее. Впервые ей что-то здесь понравилось.

Мы ехали на станцию свежим росистым утром. Вы знаете, каким может быть утро, когда кончается засуха. Влажная, темная земля пахла как-то особенно приятно. Среди редких пучков прошлогодней травы зеленел густой пушок первых былинок. Холмы, прежде терявшиеся в жарком мареве, теперь словно приблизились. На их нежно-зеленых склонах виднелись голубовато-серые стволы самшита. У подножия первого холма, где, как огромные помпоны, зеленели кусты, синички с веселым щебетом перелетали с куста на куст. Все живые существа, которые, казалось, исчезли или где-нибудь прятались во время засухи, теперь сновали повсюду. На участке Кеннеди среди густых акаций мелькали зеленые и малиновые крылья. Стая какаду, как белое облачко, проплывала над холмом Блэк Хос. Проволочная изгородь вдоль дороги была унизана крупными каплями росы, которые искрились в лучах солнца. Вслед за дождем явились лесные пауки и раскинули свои сети между проволоками изгороди, между кустами и нижними ветками деревьев. Паутина, вся в росинках, переливалась радугой.

Речка Биг Джилджия, русло которой, усеянное трещинами, недавно зияло чернотой, теперь, до краев полная воды, весело поблескивала. Маленькие черные утки снова бороздили ее синеву. У ворот Бернетов, раскинув ветви над дорогой, зацвело сандаловое дерево. Оно было усыпано мелкими кремовыми цветочками, и воздух вокруг казался душистым, как мед. У заводей Блу Крика, над обуглившимися стеблями сожженного тростника, поднимались тысячи бледно-зеленых ростков — точно копья солдат, шагающих под землей. Заросли были напоены влагой. Деревья гуще оделись листвой. Нестерпимо яркий свет сменился настоящей тенью, пронизанной солнечными бликами. И воздух стал совсем другим. Голоса, казалось, уносились вдаль. Исчезла постоянная внутренняя настороженность, и можно было ходить расправив плечи, широко раскрыв глаза. Засуха сняла осаду, и земля улыбалась, как человек, оправившийся от горя.

Даже люди казались другими: словно в их жилах весело заструилась новая кровь. Дорварды, у которых земля была уже расчищена, начинали пахать. Им предстояло провести первую борозду в нашей округе. Несколько человек, в том числе и старая миссис Дорвард с дочерьми, толпилось около плуга и лошадей. Когда лемехи начали выворачивать пласты земли, раздалось дружное «ура», и сразу все засмеялись, словно стыдясь, что ведут себя, как дети. Я не кричал вместе со всеми из уважения к чувствам капитана, но он сам — из уважения к чувствам других — прокричал свое «ура».

Мы поехали дальше. Должно быть, миссис Вейчл казалось, что Австралия нарочно явилась перед ней в самом лучшем своем наряде, стараясь досадить ей напоследок.