Австралийские рассказы - [74]
Безусловно, какие-то меры будут приняты, и жизни других юношей не будет подвергаться ненужным опасностям. Но товарищи навсегда запомнят, чем они обязаны Кену Милсу, и будут чтить его память.
Вэнс Палмер
Отец и сын
Перевод Б. Вавилова
С утра мы держали наготове стадо в две-три тысячи голов и медленно объезжали его, давая животных пастись в высокой траве, доходившей им до живота. День обещал быть на редкость чудесным. Ночь была ясной и прохладной, а с восходом солнца подул теплый ветер, проносившийся над влажной равниной, слегка волнуя желтую траву, похожую на созревшую пшеницу. В прозрачном воздухе удивительно четко вырисовывались черные стволы акаций в миле от нас; время от времени парами взлетали индейки и, неуклюже покружившись, исчезали в голубом небосводе.
Сонная истома дня, становившегося все жарче и жарче по мере того как поднималось солнце, передалась и лошадям. Они лениво бродили вокруг стада, на ходу пощипывая сладкие побеги, скрытые в высокой траве. А мы, развалившись в седлах в самых непринужденных и удобных позах, неторопливо попыхивали трубками. Мы поджидали последнюю партию скота — небольшое стадо, которое Кэнти-метис с сыном гнали от дальнего ручья.
Они прибыли около полудня; тощие быки, трусившие рысцой под щелканье бичей и лай собак, и весь остальной скот, разбредшийся по равнине, начал собираться на полуденный привал. На всей необъятной равнине виднелось всего каких-нибудь три дерева, под которыми можно было укрыться от палящего солнца, и около них самые сильные животные затеяли драку за место в тени, бодаясь и сцепляясь рогами. Среди золотой травы стадо выглядело черным островом, одиноким и неподвижным, если не считать неспокойного движения в центре.
Ярдах в ста от него мы развели костер и поставили греть котелки. Внимательно поглядывая, как бы какое-нибудь животное не ушло, мы перебрасывались замечаниями о предстоящем отборе скота для продажи, который должен был занять весь долгий день. Отобрать предстояло голов четыреста и примерно столько же молодых быков и телок для клеймения, так что до захода солнца даже самый молодой из нас успеет наездиться досыта. А самым молодым был Стив — единственный сын Кэнти-метиса, худенький мальчик лет четырнадцати, с гибким телом, подвижными чертами лица и быстрыми черными глазами, которые, казалось, замечали все, что попадало в поле их зрения. Отчаянный и способный наездник, он знал клеймо каждого купленного животного на пастбище и возраст всех жеребят, носившихся по лесистым склонам. Он даже в самую темную ночь мог найти дорогу через густые заросли мульги и всегда знал, в каком из каменных колодцев есть вода. В окружающей его жизни почти не было тайн, которые он не разгадал бы, и все же его глаза не утратили выражения наивной непосредственности, и смех его оставался по-детски свежим. Он мастерски рисовал угольком лошадей и собак и целыми днями болтал с отцом и чернокожими.
Но большую часть времени он проводил со своим отцом. Кэнти был сухощавый мужчина лет сорока, сутуловатый и с больными суставами, услужливый и покорный. Когда-то он тоже был хорошим наездником, но в жизни его наступил тот период, когда спокойная кляча и тень на привале таят в себе больше соблазна, чем упоение бешеного галопа, при котором на каждом резком повороте коня рискуешь сломать шею. А теперь он исполнял на ферме всякую легкую черную работу, чинил проволочную ограду и следил за тем, чтобы в сарае всегда были дрова. Это была неприятная и скучная работа, но он выполнял ее со спокойным достоинством; он помнил, что его отец был белым, носившим славное имя, и что, хотя сам он пария, все же огромная пропасть лежит между ним и чернокожими, которые едят руками и спят вместе с собаками.
— Непонятный народ, хозяин, — бывало, говорил он, наблюдая, как они пляшут корроборри. — Странные у них обычаи.
Нельзя сказать, чтобы он пытался скрыть то обстоятельство, что цвет кожи у него почти такой же темный, как у них, и что когда-то его мать била в обтянутый кожей барабан на туземных праздниках, — просто его образ мыслей, убеждения, даже склад его ума были совершенно иными. Черную работу он считал своей участью. Жил он в хибаре, сооруженной из листов старого железа, и ревностно охранял свое имущество: разбитую рессорную повозку, тощую ломовую лошадь и несколько линялых одеял. Однако смысл его жизни заключался в сыне Стиве. Он безмерно гордился умом мальчика, его умением ездить верхом, всеми другими его талантами. Казалось, он просто и минуты не может прожить без него. Когда перед отбором скота все разбивались на пары, эти двое всегда держались вместе. В загоне для клеймения быстрые руки мальчика неизменно были наготове, чтобы выручить плохо видящего отца. Когда под одним из них норовистая лошадь вставала на дыбы, другой, сидя на ограде, ощущал этот толчок всем телом. В общем, это была довольно странная пара: усталый, болезненный мужчина, стеснительный и теряющийся даже в привычном окружении, и живой, проказливый мальчик, готовый завести дружбу с любым живым существом.
Немного позже, когда мы пересели на свежих лошадей и окружили стадо, готовясь начать отбор, они, как всегда, стали рядом. Мальчик держался ближе к краю, на случай если придется погоняться за вырвавшимся животным. Он отпустил поводья, и стройная гнедая лошадь танцевала под ним, точно кошка, а он своим длинным бичом сбивал верхушки с кустиков травы. Солнце, стоявшее прямо над головой, высосало из воздуха всю свежесть, и золотая равнина, казалось, потрескивала от сильного зноя. Над топчущимся стадом поднималась легкая, похожая на пыль дымка, обжигавшая ноздри. Через несколько минут отбор уже шел полным ходом. Жирных быков одного за другим пропускали сквозь кольцо пастухов; защелкали бичи, и вся равнина загремела под копытами лошадей и отчаянно бодавшегося скота.
