Австралийские рассказы - [138]

— Но подрядчикам-то нужны рабочие? — сказал я, опять наполняя его стакан.

— Спасибо вам. За ваше здоровье. Хорошие вы люди, право слово. Да нет, подрядчики — это обычно два-три парня, работают вместе. Они не то что товарищи, как в старину, а вроде партнеров в деле; не знаю, понятно я сказал или нет. Они вбили себе в голову, что обязательно когда-нибудь разбогатеют. Складываются и дают задаток за грузовик, а потом у них ум за разум заходит, как расплатиться. С утра до ночи надрываются до седьмого поту. Куда им такие, как я. Я с любым на пару поставлю ограду, но цена у меня своя и привычки свои, я не позволю себя подгонять. А хозяева — они ничуть не изменились; ищут работников подешевле. Ну и находят, ясное дело.

— Это несправедливо…

Неожиданно старик поставил пустой стакан на стол и поднялся.

— Пригласили меня выпить стаканчик, а я столько у вас времени отнял.

Мы в один голос возразили, что рады с ним поговорить.

— Куда же вы теперь? — спросил я у него. — Если в Балраналде работы нет…

— Ничего, как-нибудь.

И серые глаза в лучистых морщинах безмятежно заулыбались.

— Сегодня я нанялся тут к одному привести сад в порядок. Завтра с утра начну. Дня на два работы хватит. Потом подамся на Робинвейл. Говорят, там идут дорожные работы.

— Правда. Мы как раз оттуда. А в садоводстве вы, наверное, не очень разбираетесь?

— Куда там. Ничего не смыслю. Но хозяин говорит, только и надо, что кое-где подчистить да подстричь. А мне до зарезу нужны новые башмаки.

Мы вслед за ним посмотрели на его старые, потрепанные башмаки. В голосе старика впервые появилась горькая нотка.

— Но вот как быть с платой — ума не приложу. Два шиллинга в день! Говорит, больше дать не может. Посмотрели бы вы, в каких хоромах он живет! А плата выходит всего-навсего двенадцать шиллингов в неделю.

И он для большей убедительности ткнул свертком газет, который я ему дал, сперва в сторону Гордона, потом в мою.

— Понимаете, что я хочу сказать; им все надо как можно дешевле. Два шиллинга в день! А что я могу сделать? Башмаки мне нужны до зарезу. Эх, прошли денечки, когда я лучше готов был остаться босым и голодным, чем соглашаться на такое.

Он вылез из прицепа и постоял, прежде чем распрощаться.

— Ну, еще раз спасибо. Вот выпил — так полегче на душе стало. Кому охота возиться с таким стариком, как я, — все сколачивают капиталы, всем некогда. Желаю вам удачи и заснять все, что вам хочется.

— Вот настоящий австралиец, — сказал Гордон, когда мы смотрели в окно, как старик зашагал в сгущающуюся тьму.

Позже я вышел, чтобы выбросить остатки ужина, и сразу же взглянул туда, где в темноте вырисовывался фургон. Около него мерцали угли костра. Но как раз в эту минуту угасавшее пламя снова вспыхнуло и осветило старика; он сидел, сгорбившись, на баке из-под керосина, попыхивая папиросой и глядя прямо перед собой в тлеющий костер. Я сообразил, что он сидел так с тех пор, как вернулся от нас. О чем он думал? О прошлом или о завтрашнем дне и о двух презренных шиллингах, которые он должен был получить за работу в саду?

Спустя несколько часов я потушил лампу, размышляя о том, как устроился на ночь старик — спит ли на голой земле, или расстелил одеяло на полу фургона.

На рассвете, когда солнце еще не поднялось, до меня донесся сильный запах горящих листьев и коры. Я распахнул затянутую сеткой дверь и полежал часок, представляя себе, как старик сидит у кипящего прокопченного котелка и ест свой скромный завтрак, уготованный для него нашим деятельным новым миром.

Все предвещало жару. Где-то вдали тараторили сороки, но по соседству с нами было совсем тихо. Над туманом, скрывавшим реку, высоко в воздухе торчала ветка эвкалипта. На ней, вытягивая длинную шею, чистил перья баклан, не обращая внимания на всплески рыбы, которые изредка доносились снизу. Иногда из-за поворота поодиночке вылетали черные утки и устремлялись вниз по течению так поспешно, словно каждая была последней уткой на земле и боялась лишиться чего-то приятного.

Вдруг послышался шорох шагов, осторожный стук в стенку, и я увидел вчерашнего старика. Он был одет по-дорожному — на боку рабочая котомка, котелок привязан по старинке, теперь их так уже не носят. Он помолодел, — что это, дневной свет или что-нибудь другое?

— Доброе утро. Рано вы в дорогу!

— Доброе утро.

Он заглянул в прицеп и, увидев неподвижную фигуру моего приятеля в дальнем углу, предостерегающе поднял руку, чтобы я не говорил громко.

— Я не знал, встали вы или нет. Не будите своего друга. Мне просто не хотелось так уйти…

— Но он бы тоже хотел с вами попрощаться.

— Пустяки, не стоит будить. Я на минутку. Мне надо порядочно отмахать до полудня.

— До полудня?

— Я ухожу в Робинвейл.

И тут лицо его внезапно осветилось такой беспечной улыбкой, что я сразу понял, отчего он так помолодел. Он был взбудоражен, еле себя сдерживал. Видно, ему стоило труда не орать во все горло. Так вот почему он пришел! Вот что ему нужно было нам сказать! Он хотел смыть пятно со своего доброго имени.

Поставив ногу на ступеньку, он наклонился и длинной рукой без труда дотянулся до меня. Пожимая сильную ладонь, я почувствовал, как в меня переливается давно утерянный и почти забытый огонь юности.