Аврелия - [63]

Но как Гирзуту удалось превозмочь эти непреодолимые на первый взгляд препятствия, которые предстали перед ним во всей своей силе, едва он приступил к плану? Ведь надо было прорыть подземный ход до самой статуи и потом уже утвердиться в колонне, сделав там хоть какое-либо помещение. Да бронза и не поддается сразу. Ведь не восковая же была колонна, а сделана из прочного, крепкого металла. А шум? Как тут быть? Но тут уже начинается тайна, и да простят нам уважаемые читатели, если мы сошлемся на незнание, если и мы не в силах разобраться в искусстве Гирзута и объяснить успех его настойчивой работы. Предположить все можно, но что в том толку? Попробуем, однако.

Возможно, что в те редкие часы, когда Домициан оставлял его в покое, Гирзут скитался по бесконечным царским садам и натыкался на одну из тех пещер, которых было такое изобилие в древнем Риме. Возможно также, что, найдя пещеру, Гирзут или сам повел дальнейшую работу, или воспользовался для этого дешевыми услугами какого-либо ремесленника. Надо было сравнительно немного занять, чтобы купить рабочие руки хотя бы и для такого дела, которое задумал Гирзут, так как слишком мало было людей, преданных государю. Достаточно сказать, что даже внутри его дворца, среди членов его семейства, были лица, ненавидевшие его всей душой.

Таковы предположения. Иначе и не понять, как Гирзут ухитрился очутиться внутри колоссальной бронзовой колонны в тот именно момент, когда Домициан и Регул вели горячий разговор и строили план уничтожения начавшихся в народе брожений.

Теперь поведение Гирзута становится понятным. Получив от Домициана рану и едва успев унять боль, он сейчас же бросился в подземелье и проник в засаду. Он знал, понятно, что и Домициан и Регул никуда не уйдут, кроме знаменитой галереи. Здесь-то они и услышали шум, который привел их в такое беспокойство. Всегда аккуратный и не в меру осторожный, Гирзут на этот раз чуть-чуть себя не выдал: заползши в свое гнездо, он заворочался, а это могло очень дорого ему стоить. Нисколько, однако, не смутившись, он выждал и узнал, что заговор Люция Антония, его дорогое детище, открыт. Вот причина, заставившая его потом выйти из засады и похитить бумаги, так небрежно брошенные на треножник Домицианом.

Из руки Гирзута сочилась кровь, но думать о ней ему и времени не было: все было поставлено на карту. Вот происхождение тех кровяных пятен, которые остались на треножнике и совсем смутили Домициана.

Завладев бумагами, Гирзут прежде всего отослал воззвание Антония в известную ему книжную лавку с приказанием немедленно снять с него копии и в течение ночи распространить их в народе.

В то же время он отправил в Германию курьера с шифрованным письмом приблизительно такого содержания:

«Мизитий подкуплен. Прокламации доставлены Регулом императору. Один экземпляр у него похищен, и Гальбуна, ваш союзник, снял с него копии в своей лавке. Несмотря ни на что, воззвание ночью будет разбросано по городу. Препятствий больше нет. Поднимайте ваше знамя и идите в Рим: здесь вас ждут. Прощайте».

Наконец Гургес, самое имя которого должно уже произноситься теперь с некоторым почтением благодаря новой его должности — носителя жезла Либитина, — этот Гургес вдруг был разбужен среди безмятежного сна тремя резкими ударами в дверь его жилища. Один из прислуживавших ему могильщиков открыл ее, и какой-то неизвестный потребовал, чтобы Гургеса разбудили для одного весьма важного дела. Тот быстро вскочил с постели, но едва увидел незнакомца, как физиономия его сейчас же выразила не особенное удовольствие от этого ночного, таинственного посещения.

— Ты друг великой весталки? — спросил резво незнакомец.

— Да, — самодовольно ответил Гургес. — Имею удовольствие быть другом столь уважаемой особы…

— Чудесно, — прервал его незнакомец. — В таком случае передай ей это письмо, — и он передал ему письмо Метелла к Корнелии, о котором мы говорили в предыдущей главе. — Ты все-таки предупреди великую весталку, — прибавил незнакомец, — что письмо это было в руках императора, но что я счастлив теперь возвратить его по назначению. Великая весталка и ее друзья должны обо всем этом знать и хорошенько подумать. Прощай!

И он исчез.

— Довольно странный и весьма необщительный человек этот незнакомец, — смеясь, пробормотал Гургес, заметив, что посетитель уже скрылся во тьме ночи.

Но улыбка Гургеса сейчас же пропала, едва он бросил при свете лампы взгляд на листок папируса, который до этого времени равнодушно вертел в своих руках. Лицо его приняло самое печальное выражение, какого, пожалуй, у него не было ни в одной похоронной процессии.

— Как! Император читал это письмо! — вскричал он, пробегая глазами беглый, мужской почерк. — Клянусь Венерой Либитинской! Эта бедная весталка погибла. И этого мало! Если я не ошибаюсь, тут доказательство заговора. Как это хорошо! Вот-то обрадуется жених нашей божественной Аврелии! И все это знает Домициан! Гургес, Гургес, тебя погубит дружба великих людей. Крепись, Гургес!

И он погрузился в глубокие размышления о дружбе великих людей и о том, как доставить по адресу тех же великих мира сего письмо Метелла Целера.