Авраам - [9]
Дед Абрам поставил лошадь по направлению к верее сделал несколько шагов с ней по дороге, ударил ее вожжами, потом перебросил их ей на спину, отойдя, махнул вслед уезжавшим рукой.
– Добрые люди! Добрые люди! Посмотрите! Возлюбуйтесь! Какие дела-то у вас делают, дела-то какие! – наконец разобрал я, как причитала Маланья Федоровна, подбирая брошенные дедом вожжи. – Родители детей своих изгоняют! кровь свою, кровь пьют! Милые, да виданное ли это дело? За ласку-то нежную! За обходительность-то нашу! Возлюбуйтесь, добрые люди! – визгливо выкрикивала она, поворачивая постоянно к деревне свое раскрасневшееся лицо.
– С богом!..– говорил ей в ответ дед Абрам, махая рукой, когда быстро проехал мимо него Платон Абрамыч, не сказав ни слова, и только так дернул вожжами, что лошадь шарахнулась в сторону и чуть не упала. Он выругал ее, и оба воза скрылись за околицей. Но долго еще из-за околицы неслись в деревню выкрики и причитания Маланьи Федоровны.
В это время уже почти совсем закатившееся солнце выглянуло в ложбину между холмами и последними красноватыми лучами облило деревенскую улицу, на середине которой все еще стояла высокая, несколько сгорбленная фигура седого старика, в синей изгребной рубахе, посконных штанах и лаптях, с открытою головой и широкою сивою бородой, которую раздувал слегка налетавший из-за околицы сырой вечерний ветер. Наконец он, поглаживая бороду и задумчиво опустив голову, поплелся медленно к своей избе.
Я уже успел раздеться и, усталый, лег на лавку. Какая-то безмолвная тишина воцарилась неожиданно кругом. Легко вздохнулось в груди. Так после мучительной, но искусной операции трудно стонавший больной вдруг чувствует, как невыносимая тяжесть свалилась с его плеч и его грудь вздохнула свободно в первый раз после долгих, мучительных, бессонных ночей. И вдруг среди этой тишины раздался знакомый звук: скрипнула тихо дверь, в нее выглянуло благодушное лицо деда Абрама и раздался обычный прежде но давно уже забытый вопрос:
– Не наставить ли кипяточку?
– Да, да, дедушка Авраам! Непременно! – вскрикнул я.
И затем опять услыхал я нетерпеливую хлопотню деда со внуком около самовара и обычные обучения «порядку».
За моим самоваром опять очутились мы втроем: я, дед и внук.
– Ну, что, дедушка, получше ли тебе? – спросил я.
– Получше, кажись… А все плохо… Чую, что все уж не то что-то… Оборвалось!
Действительно, хотя он и старался по-прежнему благодушно улыбаться, но что-то страдальческое виднелось в этой улыбке, а державшие блюдце грубые, заскорузлые руки дрожали так, что чуть не выливалась с него вода. О Платоне Абрамыче мы не говорили больше, так как на мой вопрос: «Почему это все так случилось?» – дед отвечал нехотя: «Что тут! Видимое дело»…
Очевидно, ему было тяжело говорить об этом.
Скоро я распростился с дедом – и навсегда. Полгода спустя, в начале весны, я встретил в городе приехавшего на базар Антона. Он сообщил мне, что деду становилось зимой все хуже, что на рождестве его похоронили, что Платон Абрамыч на похоронах не был и что на деревне и на селе, у попов, посейчас еще, вспоминая старика, прозывают его не иначе как дедушкой Авраамом.
Примечания
Николай Николаевич Златовратский
(1845—1911)
Родился в городе Владимире в семье мелкого чиновника, выходца из среды сельского духовенства. Образование получил во Владимирской гимназии, которую окончил в 1864 г. Семья Златовратских была одним из центров культурной жизни провинциального Владимира тех лет. Отец в годы крестьянской реформы активно участвовал в комиссиях и комитетах, был учредителем первой в городе общественной библиотеки. Дядя будущего писателя А. П. Златовратский был другом Добролюбова, так что уже в гимназии Златовратский читал «Колокол» А. И. Герцена, сочинения Н. А. Добролюбова, М. Е. Салтыкова-Щедрина, увлекался поэзией Н. А. Некрасова, влияние которой чувствуется в его юношеских стихах. В детстве и отрочестве Златовратский подолгу гостил в деревне у многочисленных родственников из круга сельского духовенства, а в доме отца часто встречался с мужиками-ходоками, искателями правды.
По окончании гимназии Златовратский поступил в Петербургский технологический институт, но учиться не смог по стесненным семейным обстоятельствам. Пришлось самому кормить себя литературным трудом. В 1866 г. он дебютировал в «Отечественных записках» рассказом «Чупринский мир», а затем печатал мелкие очерки в журналах «Искра» и «Будильник».
Доведя себя до полного истощения и нервного расстройства, он вынужден был покинуть Петербург и вернулся на родину. Здесь была создана первая крупная повесть писателя «Крестьяне-присяжные» (1874—1875), опубликованная в некрасовских «Отечественных записках». В ней уже определились народнические взгляды писателя: вера в коренные «устои» народной жизни – общинное самоуправление и мирскую солидарность. Народническими симпатиями овеяны излюбленные крестьянские типы Златовратского в рассказах «Авраам» (1878), «Деревенский король Лир» (1880), «Горе старого Кабана» (1880). «Мирским заступникам» из среды народнической молодежи посвящена повесть «Золотые сердца» (1877), нерушимые устои народной жизни писатель поэтизирует в центральном своем произведении – романе «Устои», опубликованном в «Отечественных записках» в 1878—1883 гг. Глубокое исследование внутреннего устройства общинных отношений в деревне дается в очерках «Деревенские будни» (1879). Общину писатель считал единственным средством борьбы с мироедами и «краеугольным камнем нашей народной жизни».
«Он шел изнеможенный и усталый, покрытый пылью. Путь его был долог, суров и утомителен. Впереди и позади его лежала желтая, высохшая, как камень, степь. Солнце палило ее горячими лучами, жгучий ветер, не освежая, носился и рвался по ней, перегоняя тучи сухого песку и пыли...».
Николай Николаевич Златовратский – один из выдающихся представителей литературного народничества, наиболее яркий художественный выразитель народнической романтики деревни.
«Когда кто-нибудь спрашивал Липатыча или Дему, всякий тотчас же, с особой готовностью, показывал в угол длинной и высокой мастерской с огромными закопченными и пыльными окнами, где они оба работали бок о бок: «Вон, вон они, Липатыч и Дема, у нас как же!...».
Николай Николаевич Златовратский – один из выдающихся представителей литературного народничества, наиболее яркий художественный выразитель народнической романтики деревни.
«В биографиях Н.А. Добролюбова (гг. Скабичевского и Филиппова), а также в «Материалах» для его биографии (переписка Добролюбова) упоминается имя А.П. Златовратского, моего родного дяди, который был довольно близким товарищем покойного Николая Александровича как в Педагогическом институте, так и после, до смерти его...».
«Когда мы с батюшкой и матушкой вернулись от дедушки, из села, в свой «старый дом», мы скоро почувствовали, что весь наш прежний жизненный обиход быстро стал изменяться. Батюшку нельзя было узнать: он стал веселее и бодрее, но вместе с тем серьезнее и озабоченнее...».
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Второй том собрания сочинений классика Серебряного века Бориса Зайцева (1881–1972) представляет произведения рубежного периода – те, что были созданы в канун социальных потрясений в России 1917 г., и те, что составили его первые книги в изгнании после 1922 г. Время «тихих зорь» и надмирного счастья людей, взорванное войнами и кровавыми переворотами, – вот главная тема размышлений писателя в таких шедеврах, как повесть «Голубая звезда», рассказы-поэмы «Улица св. Николая», «Уединение», «Белый свет», трагичные новеллы «Странное путешествие», «Авдотья-смерть», «Николай Калифорнийский». В приложениях публикуются мемуарные очерки писателя и статья «поэта критики» Ю.
Прежде, чем стать лагерником, а затем известным советским «поэтом-песенником», Сергей Алымов (1892–1948) успел поскитаться по миру и оставить заметный след в истории русского авангарда на Дальнем Востоке и в Китае. Роман «Нанкин-род», опубликованный бывшим эмигрантом по возвращении в Россию – это роман-обманка, в котором советская агитация скрывает яркий, местами чуть ли не бульварный портрет Шанхая двадцатых годов. Здесь есть и обязательная классовая борьба, и алчные колонизаторы, и гордо марширующие массы трудящихся, но куда больше пропагандистской риторики автора занимает блеск автомобилей, баров, ночных клубов и дансингов, пикантные любовные приключения европейских и китайских бездельников и богачей и резкие контрасты «Мекки Дальнего Востока».
