Авиакатастрофы и приключения - [27]

Миновали сутки после аварии, начались вторые. Мы прошли десятки километров и на пути не встретили ни одного живого существа. Даже не увидели птички. И вот вышли на речку Мута. Снега на льду не было. Мы выломали палки и, толкая впереди себя портфели, пошли по руслу реки. Тут увидели в небе пролетающий самолет. Выстрелили из ракетницы. Нас, к сожалению, не заметили.

Все труднее давались километры. Начались галлюцинации. То казалось – медведь стоит за деревом, то сидящие у лунок рыбаки, то отчетливо виделось зимовье. Петр даже звал рыбаков на помощь. Но увы.

К вечеру следующего дня мы вышли на линию связи. Мы обнимали столбы, как жен после долгой разлуки, смеялись и плакали. Сделали привал. Снова разыскали под снегом бруснику, приготовили чай. Теперь у нас была уверенность, что выйдем к людям. Проходили часы, а мы все шли и шли. Хотелось есть. Как нестерпимо хотелось есть. Но еще больше хотелось спать. Мы снова развели костер, кипятили чай из листьев брусники, пили густое варево и снова шли и шли.

В какую-то минуту Петр «расписался». Он сел беспомощно на снег:

– Все, дальше я идти не могу… Иди один, командир!

Я его и так и эдак начал уговаривать, чтобы он поднялся. Я приказывал ему встать и идти, иначе погибнем. Но он уже лег и лежал как мертвый, без признаков жизни. И тогда я стал его бить. Да простит меня Бог. Я стал его бить, пиная ногами. Я остервенел. Я был сапогах, а он в унтах. Бил и приговаривал:

– Бью, чтоб дураку жизнь спасти.

Причиненная боль или еще что пробудили его сознание. Петр какое-то время шел, потом снова падал. Я давал ему немного отдохнуть и снова поднимал пинками. Такая процедура повторялась несколько раз. Мы потеряли счет времени. Наступила третья ночь. Неоднократно появлялось желание свалить столб, оборвать провода. А вдруг обрыв начнут искать в противоположном направлении и нам станет еще хуже. В кромешной темноте блеснул свет. Мы остановились как вкопанные, так это было неожиданно.

– Наверное, звезда отражается во льду, – сказал Петр тихим упадническим голосом.

Я даже не мог представить, что это может быть свет жилища. Боялись об этом думать, чтобы не обмануться. Постояли немного и пошли на эту «звезду». Трудно сказать, сколько прошло томительных минут, как мы увидели дивный свет, но вот до слуха донесся отдаленный лай собак. В эти минуты он для нас был лучшей музыкой в мире. То была музыка возвращения к жизни. И даже более того. Это была сама жизнь. В эти минуты, когда казалось, что радость одержанной победы, радость очевидного спасения должна нас окрылить, придать силы, мы оба расслабились и в полном изнеможении опустились на снег. Мы не могли сделать ни шагу. Сидели неподвижно, пока лай собак не услышали совсем рядом. Собаки вскоре успокоились. Мы собрали последние силы, поднялись и медленно побрели на огонек. Пройдя несколько метров, Петр начал кричать:

– Люди, помогите, не стреляйте!

Ночь, тайга. Неистовый лай собак. Какая мысль может придти в голову тем, кто здесь живет? Может, медведь-шатун подходит к дому? А может – дурной человек. Я кричать не мог и шел пока не оказался у окна. В доме я никого не увидел. Пошел к двери. Там висел замок. Вернулся к окну. У окна стоял мужчина в трусах с карабином в руках, ствол которого поднимался на уровень моей головы. Увидя кокарду на моей шапке, он бросил карабин и побежал к двери.

– Ребята, заходите, дверь-то открыта.

Мы оказались в тепле. Мы были спасены. Хозяин сообщил, что он знает о нашей катастрофе. Все эти дни нас ищут и что его напарник сейчас где-то в поиске. Мы пили душистый индийский чай со сгущенным молоком и никак не могли утолить жажду.

Позвонили командиру отряда Николаю. Мельникову о своем местонахождении, и только после этого, уснули мертвым сном.

По прилету в Николаевск сидели мы с Эдуардом на полу в уголке нашей эскадрильи, и он тихо рассказывал об этой одиссее, иногда смахивая непрошенную слезу с загрубевшего от ветров и мороза лица.

Прохоренко проявил мужество не только при выходе с места аварии, но и раньше, когда принял решение прекратить борьбу с ветром и притереть самолет на вершине скалы 1700 метров. Не каждый командир решится на подобный поступок.

Над летчиком постоянно довлеет страх за то, что его осудят как не справившегося с заданием. Летчик, разбивший самолет, становится морально уязвимым на долгие годы, к тому же теряет любимую работу, поэтому в любой, даже безнадежной, ситуации молча ведет борьбу за спасение самолета до последней секунды, расплачиваясь зачастую собственной жизнью.

Анализируя два падения: Прохоренко и Землякова, сразу видишь разницу в опыте и решительности командиров. Прохоренко не испугался пересудов, что обзовут его плохим летчиком, снимут с летной работы. Ценой потери самолета он сохранил жизнь и второму пилоту.

Земляков имел малый опыт полетов в горах. Оказавшись у подножия скалы, решил во что бы то ни стало уйти от столкновения. Для этого Николай использовал взлетную мощность двигателя и левым креном избежать удара о почти вертикальную двухтысячеметровую скалу. Зацепил левым верхним крылом за землю, и начались кульбиты через двигатель и левую полукоробку крыльев. Самолет разрушился, полностью сгорел и был засыпан снегом, потому и найти его мы просто не могли.