Август в Императориуме - [9]

Шрифт
Интервал

— Вместе умрём, вместе воскреснем, — заканчивает Рамон девиз Ордена и склоняет голову одновременно с Аретой. Разговор окончен.

— Идите, барон, отгуливайте свой отпуск и помните — Вы не одиноки. С Вами Орден. Везде. Всегда.

…«Вы не первый…», — вспоминал потом Рамон и мрачнел. Речь Ареты, естественно, не была импровизацией — но где они, кто они, ПЕРВЫЕ? Как он жаждал хотя бы поговорить о том, что давно лишило его покоя — поговорить не только с Пончо, Квазидом или Лактанцием, а с братьями по Ордену, прошедшими ад и знающими Цену и Меру[1]!

А теперь ещё и Тюльпан… Воскрешённых сенсолётчиков посещают не совсем обычные сны: пылающий угль Танатодрома бесконечно падает в ночные колодцы их душ, беззвучно ударяясь о замшелые стены — и случайно увиденное не случайно, настигшее во сне не выпускает наяву когти из тела, но ходит и живет вместе с тобой, глядит из глаз и порой отражается в зеркале. И только время покажет, было то виденье свыше или сон пустой — однако всегда знак, всегда памятка — для меча, для медитаций, для крепости духа. Неспроста.

Утомлённый всем этим, барон быстро пересёк надраенную голой луной до белизны бляху опустевшей площади и углубился по цокающей под ногами неровной брусчатке узких улочек в едва освещённые редкими фонарями и ещё не задраенными верхними окнами кварталы Кожевников и Красильщиков. Наручные часы он забыл в Валентин-форте, никак не мог приучить себя их носить, но, судя по Луне и звездам, дело явно шло к полуночи. Что ж, среда приказала долго жить, посмотрим, что прикажет четверг… Днем его одеяние служило надежной защитой — орденцев искренне уважали и столь же искренне опасались, потому что покушения на них карались беспощадно — а вот во мраке одинокие шаги и серебряная пряжка могли искушать грабителей…

Через пару сотен шагов он даже прикрыл глаза для концентрации — так и есть: запульсировало в висках, и по бледно-зеленой ауре за веками и легкой щекотке в носу определилась тревога 3-й степени — Запах Намерения. Ничего особенного: парочка вооруженных проходимцев с двух сторон переулка собираются покончить с ним одновременным ударом. Вот она, тёмная щель между двухэтажными домами (сверху, слава Духу, никого), растущее нетерпение в ней и даже короткий лязг за секунду до… Рамон бросается вниз, перекат, разворот — и два сдавленных вскрика, когда короткий меч таранит подбрюшье одного, а брошенный кинжал застревает в шее другого. Первый со стонами уползает, второй, съезжая по стене, дёргается в хлюпанье крови. Без доспехов на орденца, просто безумцы, наверное, новички — профессионально оценивает Рамон их шансы, вытирая меч и мизерикордию о плащ убитого. И прочь, прочь отсюда, навстречу уменьшающейся армии шагов до гостиницы и новым грустным мыслям. Коптящий факел в чугунной львиной лапе (Лактанций мог бы и на газовый рожок разориться), дубовая, с ухмыляющейся медной львиной мордой дверь, условленный стук тяжелого кольца (и звонок электрический, на батарейках, не помешал бы), заспанный слуга со свечкой, надсадно скрипящая лестница, ещё одна дверь, комнатушка, впопыхах застеленная кровать (слуга валялся-таки, скотина), охнувшая от падения тела — и спать, спать! Пошли все вон.

…Отпуск. Август. Императориум.

Глава 2. Пока он спал

ВЕПРИ РУНСКОГО ЯЗЫКА

…Пока он спал, упав на книгу, не всё ль равно, чей дух дежурил,
Кто шёл сквозь пол ему навстречу, глазами чьими я гляжу — и
Как велики пространства залы, колонны света и паркетин
Речная рябь! И на вокзалах истлевших книг — кто несусветен?
Забыт, забыт язык мой древний, давно не мой, уже преданье!
И лишь ворочаются вепри в глухих урочищах сознанья.
Трещат ветвями и костями, и клык горазд на много борозд,
Пока на взвизге слов истёртых пылает дней печальный хворост.
И роются ходы и хорды, прабуквы складывают руны,
Всем настоящим правит Орден — но звонко каменеют звуны.
Подводна флейта славы бранной, взята из бездны и игрома.
Не спи, старатель безымянный, на рудниках Танатодрома.
Мне кажется, что боулинг, бильярд и Ко,
Всё измучившее Рамона словесное далеко,
Вся разгадываемая им метафизическая тоска –
Просто вепри рунского языка.
Что там прячет Арета-кощей?
Книга Вещей — или Книга Вещей?
Полый/бесполый — что за крутые бока
Греют на солнце вепри рунского языка!
Выскочив на речной паркет и закладывая за воротник виражи!
Разгоняясь и доминируя книжные стеллажи!
…Пока он спал, упав на книгу, они глазами сторожили
И Безымянную Квадригу, и Разведенные Скрижали
Курантов… Кони дико ржали, когда над оперой тужили!
И обступали обскурантов — но вот осталось три с вожжами
В дневник, минуты, века, эры до водворения химеры
Назад — и с топотом без меры все кавалеры на галеры
Несутся… Видно, помидоры завяли, сам тому виною…
И Ты, и Ты — моя растрата, не называемая мною.
Приемлю лавры Герострата — но где охотница на вепрей?
С безумным хрюканьем и визгом — и неотвязчивы, как лепра!
Ни приручить, ни обезглавить! На одиночество войною!
…И Ты, и Ты — моя расплата, не называемая мною.
Что назовётся мною в мире, от звезд до звезд меня лишённом?
Высоко чокнется с сиротством, сознается в умалишённом?
Никто, ничто… Я грею руки на костерке, им обнаружась.

Рекомендуем почитать
Магаюр

Маша живёт в необычном месте: внутри старой водонапорной башни возле железнодорожной станции Хотьково (Московская область). А еще она пишет истории, которые собраны здесь. Эта книга – взгляд на Россию из окошка водонапорной башни, откуда видны персонажи, знакомые разве что опытным экзорцистам. Жизнь в этой башне – не сказка, а ежедневный подвиг, потому что там нет электричества и работать приходится при свете керосиновой лампы, винтовая лестница проржавела, повсюду сквозняки… И вместе с Машей в этой башне живет мужчина по имени Магаюр.


Козлиная песнь

Эта странная, на грани безумия, история, рассказанная современной нидерландской писательницей Мариет Мейстер (р. 1958), есть, в сущности, не что иное, как трогательная и щемящая повесть о первой любви.


Остров Немого

У берегов Норвегии лежит маленький безымянный остров, который едва разглядишь на карте. На всем острове только и есть, что маяк да скромный домик смотрителя. Молодой Арне Бьёрнебу по прозвищу Немой выбрал для себя такую жизнь, простую и уединенную. Иссеченный шрамами, замкнутый, он и сам похож на этот каменистый остров, не пожелавший быть частью материка. Но однажды лодка с «большой земли» привозит сюда девушку… Так начинается семейная сага длиной в два века, похожая на «Сто лет одиночества» с нордическим колоритом. Остров накладывает свой отпечаток на каждого в роду Бьёрнебу – неважно, ищут ли они свою судьбу в большом мире или им по душе нелегкий труд смотрителя маяка.


Что мое, что твое

В этом романе рассказывается о жизни двух семей из Северной Каролины на протяжении более двадцати лет. Одна из героинь — мать-одиночка, другая растит троих дочерей и вынуждена ради их благополучия уйти от ненадежного, но любимого мужа к надежному, но нелюбимому. Детей мы видим сначала маленькими, потом — школьниками, которые на себе испытывают трудности, подстерегающие цветных детей в старшей школе, где основная масса учащихся — белые. Но и став взрослыми, они продолжают разбираться с травмами, полученными в детстве.


Оскверненные

Страшная, исполненная мистики история убийцы… Но зла не бывает без добра. И даже во тьме обитает свет. Содержит нецензурную брань.


Сень горькой звезды. Часть первая

События книги разворачиваются в отдаленном от «большой земли» таежном поселке в середине 1960-х годов. Судьбы постоянных его обитателей и приезжих – первооткрывателей тюменской нефти, работающих по соседству, «ответработников» – переплетаются между собой и с судьбой края, природой, связь с которой особенно глубоко выявляет и лучшие, и худшие человеческие качества. Занимательный сюжет, исполненные то драматизма, то юмора ситуации описания, дающие возможность живо ощутить красоту северной природы, боль за нее, раненную небрежным, подчас жестоким отношением человека, – все это читатель найдет на страницах романа. Неоценимую помощь в издании книги оказали автору его друзья: Тамара Петровна Воробьева, Фаина Васильевна Кисличная, Наталья Васильевна Козлова, Михаил Степанович Мельник, Владимир Юрьевич Халямин.