Август в Императориуме - [48]

— Постой, постой! — я был так ошеломлён и взбешён одновременно, что удостоил этого презренного бродягу своим сошествием на землю. — Ты одновременно согласен и несогласен со мной, как будто мы равные стороны треугольника и можем понять, что рядом есть третья сторона, возможно, равная нам обоим! Но ты не равен мне, хотя стоишь напротив! Ты противен мне, как солнцу противна грязь! Кто ты такой, поганый земляной червь, чтобы соглашаться или не соглашаться со мной?!

— Ты, как всегда, прав, досточтимый, — наши стороны не равны, а о согласии я даже и не заикался, хотя оно — надо отметить! — действительно есть продукт взаимного непротивления сторон, — улыбнулся он и незло засмеялся.

И это смех вдруг перевернул меня — нищий старик смеялся надо мной! Показав мне, как пуста и продажна игра слов, вернув её мне, он жалел мою заплывшую жиром душу, мое тупое раскормленное самомнение! Он был свободен и счастлив — я всего лишь знатен и богат. И в эту секунду я стал несчастен! Он уже отвернулся и хотел уходить, но я схватил его за руку, упал на колени, зарыдал и, заливая слезами его рваный рукав, впервые в жизни взмолился о пощаде! о свете разума! о путеводной нити! бог знает о чем ещё! Я так долго никогда до этого не говорил!

Неожиданно сильной рукой он поднял меня — и слова его показали, что я не ошибся. Его вдруг изменившийся голос — царственный голос! — до сих пор звенит в моей голове…

— Нынчел, ты почти мёртв, но не безнадёжен. Идем.

Не стану описывать, как я ушел с ним — достаточно сказать, что ослы и слуги с паланкином продолжили путь как ни в чем не бывало, и я до сих пор не знаю, что с ними сталось. ОН мне сказал, что уже позаботился о них. Потом с неба плавно слетел волшебной красоты шар… Целый год я был слугой и иногда — о счастье! — собеседником в ЕГО замке, целый год каждый вечер, с бьющимся сердцем и негаснущим фонарем, я почти бежал разбирать книжные завалы в подвале замка — и читал, читал ночи напролет… Через год ОН сказал, что я уже созрел для нового выбора самого себя…

— Как… как звали твоего хозяина? — едва вымолвил Рамон вдруг пересохшим ртом и весь напрягся в ожидании ответа.

— Ты знаешь, — словомел, кряхтя, опустился на свои табуретки. — Ведь, чтобы правильно задать вопрос, нужно знать суть ответа — привожу на память, со слов Хозяина, вашу Нелинейную Контрару. Задай правильно этот вопрос и найди уже известный ответ в себе.

— Обладающий мощью, мудростью, одинокий и свободный от всех… Да, это Он…

— И никто другой, барон, никто другой. И это значит, что ты знаешь ответ и на другой заданный мне вопрос!

— Ну конечно… — Рамон, резко раздернув шторы (отчего Квазид даже зажмурился) и опершись на подоконник, лихорадочно вспоминал. — «Знаешь ли ты все пути свои? Нет, ибо они и есть ты. Можешь ли ты понять будущие причины идущих и прошедших событий? Да, если они на одной дороге, по которой идешь, не сворачивая!» Как же я мог не думать об этом!

— Однако это не всё, — требовательный тон Квазида заставил Рамона содрогнуться. — Всегда продолжай начало!

— Сейчас, сейчас… «Знаешь ли ты все пути свои»… Понял! Я всё сделал, как надо, я не мог поступить иначе — или это был бы уже не я! «Но когда пути твои проступят из чёрной воды забвения и ты узришь их чистыми и прекрасными, как улыбка ребенка… сейчас! …и возопишь от горя, ибо перестанешь быть… ибо перестанешь быть… погоди, вспомню, ведь мне же нравилось, как это звучит! …вот! …ибо перестанешь быть Твердыней Утвари и Дорогой Гордого, но станешь Нитью Теней, Тризною Жизней, Золою Разлук, Знаками Узнанных! Ибо между ребенком и старцем…

— …непройденных путей Вселенная», — твёрдо выговорил Квазид. — Вот что, как ты выражаешься, «торчит из твоей головы», а вовсе не Сомна…

— «Ибо между ребенком и старцем непройденных путей Вселенная, — уже сам, повернувшись и глядя куда-то сквозь стену, мерно и отрешённо чеканил Рамон, как вода с крыши чеканит ни для кого ледяные звонкие монеты. — И горит она, как даримое на миг любви, но утрачиваемое навсегда небо со звездами. Видящие его несчастны, ибо, совершая пройденный путь, вспоминают звездные лабиринты непройденных… Юности грозят путаница и гибель, старости — одинокий путь, но каждая мучима другой, и нет середины»…

— Сдается, что Контрару тебе преподавал лучший учитель, чем мне… Или ты был лучшим учеником… — повернувшись и испытующе глядя на словомела, орденец пытался нащупать ускользающий змеей в пропасть ход мысли.

— Самый лучший учитель, Рамон. Тот, кто её написал. Тот, кто показал мне, как разум проходит свёрнутые слои бытия, как бесследно исчезает и вновь, сверкая, появляется истина на этих поворотах…

— Герцог Люцифер… Ты был слугой и собеседником Отца-Основателя, понимаешь, Квазид! Многие ли в Ордене могут похвастаться этим, при чём тут мерцание истины! — барон, казалось, только сейчас начинал осознавать этот факт.

— При чём? А если я скажу тебе, что и ты, не зная, не понимая этого, общался с Отцом-Основателем!

Ответом было такое изумление, что Квазид усмехнулся.

— Вспомни свое фиаско со Складом Безумных Прачелов. Герцог-Комендант Филипп отделался от тебя через секретаря и направил к Арете — чтобы тот хорошенько отчитал возомнившего невесть что барона, не так ли?