Август в Императориуме - [14]

…Он даже не был голоден, брёл сквозь мороз своей кожи Рамон, он даже не играл, а просто хватал, сдавливал, разрывал несчастных и фонтанировал кровью жертв на всю амплитуду своих прыжков и качаний. Он даже (Рамона трясло, он задыхался, жуя набитый ледяными иглами воздух) не наслаждался болью, не мстил, не жрал. Фрагментирование жертвы и рисование кровью на чужой охотничьей территории могли означать только одно — РИТУАЛЬНОЕ УБИЙСТВО.

Рамон не слышал криков Пончо — невозможность случившегося была столь же очевидна, как и его собственная роль в этом — неизвестная, но роль. Ибо вечерний сон, оказавшийся вещим, означал (согласно Книге) локальное наступление ОБРАТНОГО ПОРЯДКА ВЕЩЕЙ, и Рамону со всей определенностью предстоял ПРЕДЫДУЩИЙ РИТУАЛЬНЫЙ ХОД, на который и ответил Тюльпан. Личный код их взаимоотношений не удивлял и не страшил: в конце концов они оба были блюстителями порядка своих миров. Но ведь а) здесь не Танатодром, б) из отпуска его никто не отзывал! И как Тюльпан добрался сюда, да ещё незамеченным?! Неужели проскользнул мимо крепости Анаконда и проплыл тысячу миль по руслам Эфемериды, Урана, Олгоя, Тритона… (Рамон снова содрогнулся, представив себе эту жуть: чудовище, длинной сине-сизой тенью неслышно скользящее под скорлупами ничего не подозревающих веселых речных парусников и барж…)

— Да очнись ты наконец! — дошли до сознания усилия трясшего его пофигиста. — Что с тобой, ты бледней торговцев лунной тенью!

— Отстань, я просто устал.

— В отпуске-то, да ещё без женщин? Это все твои книги! — И Пончо, фиглярствуя, продекламировал Катехизис. — «Книгу нашел — лишний камень на грудь! Сожги или сдай — и забыть не забудь!»

— А ты сам хоть одну сдал?

— А мне-то зачем? Я их на трынке Артаку толкаю — он в корзинах под апельсинами прячет, так и вывозит! Слушай, за убийство асфальтомесов взяли, но ведь это же не они, правда?

— Правда.

— А кто? Ты ведь всё знаешь, кто?

В том-то и дело, мучился Рамон, ловя краем уха всхлипывания приходящих в себя жертв Пластыря Боли, в том-то и дело. «Кто» — это вопрос нынчела-простеца, «когда» и «почему» — заносчивого прошляка в двуцветной тоге. Орденца же, если нет распоряжений, должен волновать только вопрос «что делать», какую и куда устремить конфигурацию воли, опыта, дара — и беспощадности к врагам Мира.

— Рамон, ты где?

Не отвечая, барон подошел к окну, отдёрнул штору до конца и, только до рези в глазах насытившись сверканием солнечного дня, щебетом и гомоном, обернулся к притихшему Пончо, гадая, насколько быстро посереет его лицо. Впрочем, в глазах крутились и искрили радужные переменцы, и комната гуляла где-то в сумерках.

— Я рассказывал тебе. Ты знаешь ответ.

— Нет, — прошептал Пончо. — Нет! Здесь, на этих славных улицах…

— Где играют дети, смеются влюбленные и ты, распевая срамные песенки… (Рамон яростно пытался проморгаться.) … распевая, говорю, свои похабные песенки, беспечно лакаешь дешевое пойло каждый погожий и непогожий вечер — иногда за компанию со мной, чаще с кем попало… Да, Пончо, да! Именно он, твой ночной кошмар, гигантская и очень хитрая vagina dentata!

— Но ты ведь справишься с ним, правда?

Рамон покачал головой.

— С ним даже лорду в одиночку несладко придется. И потом здесь нет снаряжения, которое мы применяем в Охоте на Охотника. Разве что стража засаду устроит, человек тридцать, с гранатострелами на арбалетах, — но Тюльпан ведь не дурак. Он не придет в «Ухмыляющийся лев» за кружкой бира, и ты не назначишь ему свидание за амбаром, Пончо, как пышногрудым трактирщицам, которые без ума от твоей шерсти. Он сам назначит тебе свидание… Спокойно, спокойно, ты ему не нужен!

Теперь уже трясло Пончо, и Рамон, решив, что малость пересолил, поспешил успокоить пофигиста и напомнил ему о намеченном визите. Наскоро побрившись и уложив орденский мундир в наплечную сумку («Ты можешь быть не в форме — но она всегда с тобой» — незабвенные уроки Кодекса и Субординации!), он облачился в потертую джинсу, отдал ключи слуге — и вот уже они с Пончо пробираются к базарной площади сквозь гомон бесконечных таверен, харчевен, магазинчиков тканей, обуви и бижутерии, пекарен, мясных, зеленных и бакалейных лавок с крикливыми вывесками — это был, по причине близости к центру, преимущественно торговый район, и тысячи запахов охотились за прохожими, вызывая разнообразные гримасы на лицах.

Беззаботно-жаркое солнце, встречные девушки и уличная суета быстро вернули пофигиста в привычное состояние. Он нацепил на нос любимые солнечные очки, запижонился, замурлыкал ту самую песенку вертлявого прачела (сгнившего тыщу лет назад, поди, от какой-нибудь дурной болезни) и на взвизге «ты знаешь, что я плохой!» даже ущипнул за выдающуюся задницу какую-то бабу с корзиной на голове — та, боясь потерять равновесие, могла только беззлобно ругнуться; потом неугомонный пофигист ухватил с уличного лотка кукол-тряцацок одну особенно лохматую и ужасную и закружился с ней в танце, вовремя, правда, успев швырнуть её обратно, пока оцепеневший лоточник не вызвал стражу. Рамон же в разнобегущей толкотне услыхал громыхание повозок асфальтомесов и утянул Пончо туда — его, как ребенка, всегда интересовали технические штучки, а это как раз было разрешено. Природный асфальт, твёрдую чёрную массу с блестящими раковинами на изломе, нынчелы знали и использовали давно, добывая его в нефтеносных известняках и доломитах у отрогов Заоблачного Хребта — но это был искусственный. Повозки, а точнее машины, построили по древним чертежам — и эти