Авантюристы - [21]
— Пойдемте, Сергей Валерьяныч, пойдемте от греха, — пробурчал Степан, помогая барину подняться. — Нам, сударь, на вокзал теперь надобно.
До вокзала докатили, взяв «живейного» извозчика[4], с которым Терентий долго рядился, пытаясь сбить цену, в то время как безучастный Нарышкин, позевывая, флегматично изучал вывески на фасадах. Огромный рыдван, который сам извозчик льстиво именовал коляской, отличался от обычной телеги только наличием крыльев и четырех кусков железа, имитирующих низкие рессоры.
На Сергея Валериановича езда подействовала усыпляюще, и он храпел всю дорогу, навалившись всем телом на Терентия, который, впрочем, проявил поистине трогательную заботу о своем барине. Подоткнул ему под голову венгерку и всю дорогу до вокзала в полголоса напевал какую-то матросскую песню, своей заунывностью напоминающую колыбельную.
У вокзала Нарышкин долго приходил в себя, возвращаясь в действительность из страны пьяного Морфея, а посему продолжительное время отказывался выходить из экипажа, чем сильно нервировал извозчика и Степана.
Несколько раз пересчитывали деньги и препирались с Нарышкиным, который в порыве человеколюбия заявил, что все должны ехать в первом классе, при условии, что он как особа дворянского звания поведет паровоз сам. Терентий, метнувшийся покупать билеты, вернулся, разводя руками: «Уже не продают! Касс заперт».
Но здесь неожиданно подфартило. Подошел прилично одетый, пышноусый господин и, елейно улыбаясь, предложил билеты до Москвы, как раз четыре штуки. («Сам, вместе с прислугой собирался ехать, да вот, извольте видеть, задерживают срочные дела-с»).
Таким образом, билеты были куплены: Нарышкину — во втором, а всем остальным в третьем классе. Поезда до Москвы ходили два раза в день — утром и вечером, и компания как раз успевала на вечерний поезд.
В оставшееся время до отхода поезда они побродили по Невскому, после чего Нарышкину непременно захотелось в Лавру. Пришлось снова взять извозчика, который довез их до некрополя. В стенах монастыря Нарышкин сделался серьезен и сентиментален. Он бродил меж могил, вздыхая и пытаясь припомнить строки популярных элегий.
На всех остальных тоже снизошла печаль. Катерина всплакнула, и только Степан, осматривая пышные надгробия, прикидывал вслух, во сколько такие памятники обходятся.
Пока бродили в Лавре, завечерело, от могил потянуло холодком, надгробия стали отбрасывать длинные замысловатые тени.
Спохватившись, снова изловили извозчика и погнали на вокзал. И едва-едва успели к отходу поезда. Давали третий звонок.
— Зайдите в вагон! На амбаркадере[5] па-а-аберегись! — зычно кричал кондуктор.
Степан и Катерина, никогда дотоле не путешествовавшие по «чугунке», пришли в сильный трепет, когда похожий на огромный самовар паровоз, весь в облаках сиреневого (в вечернем сумраке) пара, перед тем как тронуться, издал пронзительный свист. Наконец разместились, расселись, поезд с грохотом двинулся, затем пошел быстрее и быстрее, и вот уже в окнах замелькали дома, церкви, загородные поселки, а потом уже потянулись болота и бесконечное однообразие лесов. Степан поначалу все охал, удивляясь, как это можно, чтоб вагон ехал по рельсам без лошади, пытаясь рассуждать на эту тему. Однако вскоре его бунтующий разум смолк, усыпленный мерным перестуком колес.
Сгустились сумерки, и золотой солнечный мячик, скакавший между несущихся мимо вагона деревьев, пляшущий на поверхности болот, озер и речушек, канул за горизонт. В вагоне зажгли тусклый фонарь, и он, покачиваясь в махорочном тумане, выхватывал из полумрака руки, ноги, лапти, мешки, кошелки.
Потом была остановка. Кондуктор, контролер и сторож долго бродили по сонному вагону, перелезая через завалы вещей, проверяли билеты — длинные бумажные хартии с пропечатанными на них названиями станций.
Затем снова пронзительный свисток, пробуждающий от самого летаргического сна, шум, пар, движение, перестук колес, и вот уже за окнами снова несутся темные массы деревьев, и дрожит плывущий над лесом, ломаный пятак ущербной луны.
Во втором классе было меньше народу, диваны мягче, да и воздух не такой терпкий. Однако Нарышкин отчаянно скучал. Рядом ехало семейство, состоящее из благообразного господина, читающего «Северную пчелу», его тучной, дородной жены, которая, обливаясь потом, без конца обмахивала себя веером, регулярно повторяя Bon Dieu, и упитанного мальчика лет семи, который, сидя на краю дивана, тупо пялился в окошко и нес какую-то ахинею, мешая русские и французские слова. Нарышкин мучился, испытывая борение между хорошим воспитанием и желанием как можно шире зевнуть. Победило второе, более естественное, желание. Благообразный господин отложил «пчелу» и попытался завязать разговор о преимуществе Европейских железных дорог, которые, в отличие от нашей, устроены не так скверно, да и поезда по ним ходят быстрее, на что Нарышкин не без сарказма ответил, что в наших вагонах есть, по крайней мере, ватерклозет, и этим пресек все дальнейшие попытки сблизится в общении.
