Аудиокультура XX века. История, эстетические закономерности, особенности влияния на аудиторию. Очерки - [221]

– Ну куда он торопится?.. Придет время, может быть, мы и дадим эту передачу, раз уж потратились на нее... А он жалуется... Зачем, не понимаю?.. Объясните товарищу Паперному... Пока вы у нас работаете...

И хотя К.С. Кузаков очень чисто говорил по-русски, подчиненному в его словах весьма отчетливо послышался грузинский акцент.

Этот человек и решал судьбу радиоспектакля Андрея Тарковского.

Я абсолютно уверен – никакие идейно-эстетические проблемы его не интересовали, никакие художественные достоинства или недостатки передачи никоим образом не волновали. Единственное, что имело для него значение, – место режиссера А. Тарковского в официальной «табели о рангах» и готовность художника вписаться в тот социально-идеологический поворот, который осуществляло новое руководство страны после октября 1964 года.

За Тарковского в глазах Кузакова был успех «Иванова детства», «Золотой лев» XXIII Венецианского фестиваля... Против – сам Тарковский, с раскованностью мышления, с подлинными, а не имитированными муками творчества, с желанием нести людям кровь своего сердца, а не клюквенный сок еще Блоком описанных полу-роботов и полуманекенов.

Шла ранняя весна 1965 года. Еще многим из нас казалось, что свобода творчества снизойдет к нам с высоты трибуны, на которой осуждались хрущевский волюнтаризм в экономике и в искусстве. Еще не был снят ни один кадр «Андрея Рублёва», еще далеко было до трагических исповедей «Зеркала» и «Сталкера», но кузаковы и сусловы отлично знали, что Тарковский их враг – не потому, что снимает непонятные им («а значит, и народу!») кинокартины, а потому, что органически не способен «вписываться» ни в какие политические повороты истории, ибо судьбой ему предназначено творить, а не копировать.

Набор претензий был достаточно шаблонным (цитирую по протокольной записи обсуждения):

– Как у вас в конце? «Если бы они все были там, в разбомбленном замке – все генералы, адмиралы, президенты и короли – их, наши, все на свете. Мерзавцы!»? – переспросил главный редактор.

– Пацифизм! – продолжил мысль шефа его заместитель.

– И музыка у вас какая-то абстрактная, непонятная простому слушателю, – поддержал второй заместитель.

– А простому слушателю здесь все будет непонятно, – сказала заведующая отделом прозы и поэзии народов СССР, – ему же не продраться сквозь все эти выстрелы. – И, повернувшись к режиссеру, ласково посоветовала: – Вы весь этот шум уберите, а поставьте что-нибудь благородное, ну хоть Седьмую симфонию Шостаковича, например.

– А я хотел бы обратить внимание, – встал заведующий отделом публицистики, – что у вас актеры все время кричат, так, наверное, нельзя, простой слушатель быстро устанет...

И тут снова вступил Кузаков. Оценив рвение подчиненных, их умение понимать точку зрения начальства с полуслова, он заметил, что хотел бы не согласиться со столь резкими претензиями, что уважаемый Андрей Арсеньевич вложил большой труд, что спектакль, «несмотря на справедливо указанные здесь некоторые недостатки, отличают несомненные достоинства... И что ему лично представляется необходимым совместить разные оценки и горячих поклонников, и критиков спектакля в точном времени и месте для премьеры, которое надо будет поискать в сетке вещания очень внимательно, разумеется, „в рабочем порядке", не утруждая этим вопросом присутствующих...».

(А надо сказать, что обычно делали наоборот – в завершение дискуссии определяли точную дату и время премьеры.)

Хорошо зная смысл подобной фразы, Мишарин выдвинул последний аргумент: редакция не выполнит план, если передача не выйдет в эфир...

– Этот вопрос мы решим, – усмехнулся Кузаков и пожелал «многоуважаемому Андрею Арсеньевичу дальнейших творческих успехов, от лица всех присутствующих выражая надежду, что он будет продолжать дальнейшее творческое содружество с редакцией».

Интеллектуальную пытку, устроенную затем Тарковскому, словами описать трудно. Слова были корректны, даже уважительны. Интонации – издевательскими.

Андрей Арсеньевич пытался что-то объяснить, говорил о всеохватности милитаристского воспитания, о том, что отсутствие отвращения к убийству себе подобных ведет к физическому уничтожению людей на Земле. За ним вскочил Андрей Вейцлер и горячо начал убеждать коллег в том, что они присутствуют при рождении нового шедевра культуры...

Их слушали спокойно, сонно, с некоторым недоумением. (Я цитирую дословно, хотя протокольная запись официального совещания в этом месте становится похожей на сатирическую юмореску):

– А ведь никто не возражает, после того как сам Константин Степанович (Кузаков. – А.Ш.) тоже отметил про достоинства. Но ведь и на Солнце бывают пятна...

– Кажется, мы все здесь доброжелательно стремимся к тому, чтобы наше советское художественное вещание было чистым, как стеклышко...

– Мне кажется правильным закончить дискуссию, ведь деньги свои вы, разумеется, получите полностью... А место в эфире мы найдем удобное и для вас, и для слушателей.

Нашли. В структуре вещания Всесоюзного радио есть так называемые «дубль-программы» – повтор передач для жителей разных регионов с учетом меняющихся часовых поясов. Обычно это полный дубликат первой программы. На сей раз в программе IVB (для жителей Средней Азии и Зауралья) вынули вечерний концерт классической музыки и вместо него 14 апреля 1965 года поставили радиоспектакль «Полный поворот кругом».