Атомный перебежчик - [5]

Вода стала спокойнее. Ларсен разглядел у борта пену. Значит, волны накатываются на пологий берег. Пора! Снова поворот штурвала, теперь баркас пошел под острым углом к скалам. Если Ларсен ошибается, то через минуту судно разобьется.

– Всем наверх! – приказал шкипер. – Мотористы, наверх!

Поворот штурвала влево, еще! Но судно не слушается. Его тащит прибрежной волной, швыряет как щепку. К берегу – и тут же назад. Моторы рычат, взбивая воду винтами. Только не дать баркасу развернуться бортом к волне. Тогда судно станет неуправляемым, его положит набок и разобьет. И снова обороты на пределе. Теперь уже беречь мотор нет смысла. Жить «Артуру» оставалось несколько минут. А может быть, и меньше. Жаль, что не удалась операция. И еще больше огорчало то, что немцы найдут разбитый баркас и поймут, что не зря он шел в этом фьорде в такую погоду. Поймут, что за «Тирпицем» охотятся уже с применением специальных средств.

– Камни! – крикнул шкипер, перекладывая руль вправо.

Но бортовая качка делает судно почти неуправляемым. Волна, чуть приподняв баркас, бросила его правым бортом на острые зубья, то обнажавшиеся из-под воды, то снова скрывавшиеся в белой пене. «Как оскаленная пасть бешеной собаки», – успел подумать Ларсен. И тут его бросило вправо с такой силой, что он невольно выпустил колесо штурвала и больно ударился плечом и головой о стену рубки.

Кто-то закричал, но треск древесины и скрежет металла заглушили этот крик. Шкипер успел подумать, что это конец. Но баркас волной развернуло носом к берегу. Новый удар волны в корму еще плотнее посадил его на камни. В пробоину по правому борту хлынула вода, судно стало заваливаться на бок. Кто-то схватил Ларсена за капюшон куртки и поволок прочь из рубки.

Шкипер увидел, как на носу моряки пытались выловить из воды упавших товарищей, сбрасывая туда спасательные круги, привязанные веревками. Кто-то уже прыгал в воду с правого борта, плыл к берегу, то скрываясь под водой, то снова выныривая. Все же здесь волнение было не таким сильным. Да и отмель, далеко простиравшаяся от берега, гасила силу волн. Когда последнего моряка отправили вплавь к берегу и на борту никого не оказалось, Ларсен еще раз осмотрел судно, с трудом удерживаясь на наклонившейся палубе, потом решительно прыгнул в воду.

– Обошлось, все живы, – сообщил один из моряков, когда одежда была отжата и все снова оделись, дрожа от холода. – У Нильса сломана рука да у Якобса разбита голова, но они могут идти.

– Слушайте меня, друзья, – повысил голос Ларсен. – Нам нужно пройти тридцать километров. И только потом мы сможем развести костер и просушить одежду. До шведской границы сто сорок километров. Если мы будем держаться вместе, помогать друг другу, то выберемся все. Ничего, что у нас не получилось сегодня. Получится в следующий раз. Пока мы живы, мы будем сражаться с нацистами.

– Шкип, я остаюсь! – вдруг подал голос Андресен.

– Нут, дружище, что ты говоришь? – удивился шкипер.

– Я говорю, что не пойду с вами в Швецию. Здесь моя земля, мой дом. Я остаюсь и буду сражаться здесь. Я не буду смотреть из-за границы, как нацисты топчут мою землю и плавают в моих фьордах. Я ничего не смогу оттуда, зато я многое смогу здесь…

Платов только кивнул, когда увидел вошедших к нему в кабинет. Пружинисто поднявшись из-за своего рабочего стола, он жестом приказал группе следовать за ним и первым вышел в коридор.

В такое позднее время в здании на Лубянке все еще работали люди. Слышались голоса, кто-то разговаривал по телефону, кому-то устраивали разнос…

Шелестов шел впереди, стараясь не отставать от Платова и надеясь, что тот начнет ему уже сейчас излагать суть предстоящей операции. Группа была одета в добротную офицерскую форму без знаков различия. Платов посадил всю четверку в приемной Берии и ушел в кабинет к всемогущему наркому.

– Что-то молчаливый сегодня Платов, – прокомментировал Сосновский, откинувшись на мягком стуле и покачивая носком сапога. – Обычно он каждую минуту с пользой для дела…

– Не готов, вот и не хочет лишнего говорить, – пожал плечами Буторин и задумчиво провел рукой по седому ежику коротких волос. – Видать, долгая подготовка впереди, а значит, еще успеют проинструктировать.

– Или инструктировать рано, – хмыкнул Коган. – Сами ничего не знают.

Шелестов, расхаживавший до этого в приемной, остановился и посмотрел на членов своей группы. Возразить было нечего, потому что он и сам был удивлен немногословностью их куратора – Павла Анатольевича Платова, комиссара госбезопасности 3-го ранга.

За эти двадцать минут, что он провел в здании на Лубянке, Максим не раз пытался посмотреть Платову в глаза, пытался понять, что ждет их группу, какого рода предстоит задание. Но Павел Анатольевич бросал одну телефонную трубку и тут же брался за трубку другого телефона. Они сегодня как с цепи сорвались в его кабинете. Глубоко посаженные внимательные глаза комиссара госбезопасности были сегодня сумрачными. Задавать вопросы раньше времени было не принято, и Шелестов молча ждал, когда его введут в курс дела. А теперь стало понятно, что первое слово произнесет Берия. Значит, вот на каком уровне задание, значит, нарком сам хочет посмотреть на своих бойцов, на свою «гвардию». Хороша гвардия: ни погон, ни наград. Хотя не то время, чтобы кичиться званиями и заслугами. Война идет страшная, кровавая. На кон поставлено все! Абсолютно все. И это надо понимать. Быть или не быть не только стране, но и всему народу. Вот ведь как раскрутилось колесо истории, маховик смерти!