Оберштурмбаннфюрер Франц Ветцлер сверлил гневным взглядом сидевшего перед ним ученого. Кулаки, которыми следователь уперся в стол, побелели. Физики, ученые! Черт бы их побрал, этих нытиков и слюнтяев! Все немцы в едином порыве следуют призывам фюрера, не щадят себя, куда бы ни поставила их родина в эти трудные годы. Кто-то на фронте, кто-то здесь, в Германии. Но находятся же вот такие, которые пускают слюни и твердят, я, мол, не могу, мне не позволяет моя внутренняя позиция.
– Вы осознаете, Гейзенберг, такие понятия, как долг немца, ответственность перед рейхом? – продолжал Ветцлер, с трудом сдерживая рвущийся крик.
Вот уже несколько месяцев в гестапо пытаются убедить известного физика Вернера Гейзенберга начать работать в проекте по изучению ядерной энергии. И все это время следователи слышат одно и то же: мы не должны, ответственность перед всем человечеством, страшные последствия… Какое дело немецкой нации до всего человечества! Этот сброд с разным цветом кожи, расселенный по всем континентам, не стоит наших размышлений и заботы. Их право – умереть и освободить место под солнцем для чистокровных арийцев, для высшей расы.
Ветцлер прошелся по кабинету, нащупывая в кармане сигареты. Курить хотелось неимоверно, но в Германии проповедовался здоровый образ жизни, и курение в кабинетах и общественных местах не приветствовалось. Тем более среди членов партии.
Следователь выдержал положенную паузу, посматривая на ученого. С каждым вызовом обрабатывали Гейзенберга все жестче и жестче. Указание самого Кальтенбруннера: убедить ученого сотрудничать в рамках ядерного проекта. И не гнушаться никакими методами. Интересы рейха превыше всего! Сегодня будет разыгран очередной, скорее всего, последний спектакль. И именно в духе самого обергруппенфюрера – убежденного антисемита, человека, относящегося с презрением, граничащим с ненавистью, ко всем людям с сексуальными отклонениями. Кальтенбруннер был предан идеям фюрера, как никто другой. Больше того, он был предан лично Гитлеру. И поэтому пользовался особым доверием в высшем эшелоне власти Германии.
Начальник РСХА несколько дней назад вызвал Мюллера и предложил ему форсировать работу с учеными по привлечению лучших умов Германии к ядерным разработкам. В кабинете находился и Кальтенбруннер. Ни для кого в Главном управлении имперской безопасности не было секретом, что именно Кальтенбруннеру Генрих Гиммлер вскоре оставит свое кресло.
Вернер Гейзенберг был нужен нацистам, и поэтому с ним так долго нянчились. Кальтенбруннер посоветовал начальнику гестапо «снять белые перчатки» и подготовить правдоподобные доказательства того, что Гейзенберг был гомосексуалистом. Чистота нации требовала самого сурового отношения к людям с такого рода отклонениями[1]. Ученый должен был перетрусить и согласиться.
Ветцлер стоял у окна. Пустынная Принц-Альбрехт-штрассе под окном, по которой лишь изредка проезжали легковые машины, вызывала раздражение. Почему люди сторонятся здания Главного управления имперской безопасности, стараются не ходить и не ездить по этой улице? Для кого работает весь аппарат РСХА? Для всех немцев! И вот для этого худого человека со щеточкой усов под носом, который упорно отказывается работать на науку современной Германии. Ну что же. Он вынуждает обойтись с ним жестко.
Ветцлер вернулся к столу и уселся на стул напротив ученого, положив ногу на ногу. Оберштурмбаннфюрер заговорил голосом смертельно усталого человека, у которого все силы ушли на праведные дела по перевоспитанию немцев, и теперь он просто вынужден так поступить. Теперь он с полным правом «умывал руки».
– Вот что, господин профессор. Я должен признаться, что после каждого вашего визита в гестапо следователи с брезгливостью протирают спиртом перьевые ручки, которыми вы подписывали ваши показания и листы допросов. А также стулья, на которых вы сидели. Поймите, обычным немцам это до такой степени неприятно, что их брезгливость вполне можно оправдать.
– Не понимаю вас, – напряженным голосом заговорил Гейзенберг и заерзал на стуле. – Я что, болен?
– Больны, – с готовностью кивнул следователь. – Можем считать это болезнью, можем распущенностью. Но в любом случае общество таких отклонений личности не приветствует и отторгает из своей здоровой среды. Это общественное мнение, пока. Здоровая нация не приемлет такой грязи. Я говорю о гомосексуализме, профессор. Об этой грязной, отвратительной утехе.
– Что? – ученый уставился на Ветцлера, не понимая, относиться к его словам как к глупой шутке или пугаться по-настоящему.
Оберштурмбаннфюрер смотрел на собеседника, слегка барабаня пальцами по столу и чуть покачивая носком начищенного сапога. Он старался изобразить на лице горькое сожаление. Нельзя сразу давить на человека презрением; пусть постепенно осознает весь ужас своего положения, тогда он сам кинется навстречу с мольбами о помощи, сам начнет искать выход из ситуации.
А Гейзенберг не мог справиться с собой. Он шарил руками по одежде, не понимая, что он ищет. Потом профессор нашел в кармане платок и стал старательно вытирать руки, как будто испачкался в чем-то. И тут же, похолодев, понял, что подтверждает подозрения этого человека. Он не заразен, ему нечего стыдиться! Это все нелепо и сейчас же разъяснится. Он ждал, что следователь вдруг заявит, что все это лишь навет злоумышленников и завистников. Выходки его научных оппонентов, которые не брезгуют и такими методами. Он даже надеялся и готов был простить, если следователь вдруг рассмеется и заявит, что это была лишь шутка. Но Ветцлер молчал.
