Атомный перебежчик - [2]

– Это невозможно, – вкрадчивым и немного заискивающим голосом заявил ученый. – Этого не может быть, никогда и ни у кого в нашем роду не было таких наклонностей. И я никогда не испытывал ни тяги, ни интереса… Только к женщинам, я женат, я законопослушный гражданин и счастливый отец семейства.

– Хватит! – оборвал Гейзенберга следователь. – Ваше мнение меня не интересует, господин физик. Я не верю словам, слова – это только пустой звук. Моя работа – верить фактам и неопровержимым доказательствам. И они у меня есть!

Гейзенберг смотрел на следователя, с ужасом стиснув пальцы рук. Ветцлер поднялся со стула, обошел стол и взял в руки папку. Он стал резко, с ожесточением листать подшитые страницы и перечислять имена и фамилии свидетелей, подтверждавших факты совокупления профессора с мужчинами.

– Лотар Келлер, стюард международного экспресса Берлин – Берн, показал, что застал вас в августе 39-го года в купе поезда с неким господином, коммивояжером из Бремена. Якоб Бухольц, владелец маленького отеля, заявил, что вы в ноябре того же года тайком провели в свой номер молодого человека. Адам Кернер, электрик берлинской электрической компании, сознался, что был вашим любовником на протяжении полутора лет, с весны 41-го до осени 42-го года. Госпожа Ханна Эггер собственноручно выставила вас из дома, где вы снимали квартиру, когда вы забыли запереть дверь…

– Нет, нет, нет! – закричал ученый, закрывая лицо руками, как будто хотел спрятаться от этого нелепого, страшного сна. – Это все навет, злой умысел. Кому-то надо меня очернить. Они лгут, лгут!

– Лгут? – громко и холодно прозвучал под потолком голос следователя. Прозвучал, как колокол набата. – Тогда посмотрите фотографии, которые нам предоставили свидетели…

Гейзенберг поднял голову: перед ним на стол шлепнулись и чуть разлетелись несколько снимков. О ужас! Он смотрел и не верил своим глазам. Он не узнавал этого мужчины, не узнавал помещения, в котором все происходило. А происходили там кошмарные вещи. Двое обнаженных мужчин в постели, обнимающие друг друга. И не только… Боже! И в одном из них Гейзенберг узнал себя. Нет, это не он… но очень похоже. А вот здесь его лицо, он точно узнавал свое лицо, но как… Мистика! Ведь никогда, ни в юности, ни в зрелом возрасте, у него не было ни потребности, ни интереса и никакого желания заниматься этим с мужчинами!

И ученый, выронив на пол фотографии, заплакал. Он зарыдал как ребенок, переполняемый отчаянием, безнадежностью последствий. Чья-то злая шутка, чьи-то дикие козни… Но чьи? Это уже ничего не значило. Гейзенберг хорошо знал, что за такое поведение ему грозит концлагерь. Все, прощай доброе имя, прощай карьера ученого и университетского преподавателя, прощай наука. Забвение, позор, уничтожение! Смерть, это просто смерть. Еще не физическая, но – моральная, нравственная. А за ней и физическая вскоре. Ведь без науки, без всего того, чем Гейзенберг жил многие годы, он жить уже не сможет.

Чужая рука легла ему на плечо и по-дружески чуть сжала его. Ученый поднял измученный взгляд. Следователь грустно улыбался ему и понимающе кивал головой. И от этого взгляда, от прикосновения, в котором уже не было брезгливости, эта рука на плече показалась ему рукой Господа. Сейчас оберштурмбаннфюрер Ветцлер показался ему самым близким, почти всемогущим человеком. И Гейзенберг готов был заплатить за эту дружбу и поддержку чем угодно.

Мюллер не поднял головы, продолжая перебирать бумаги на своем столе. Он только коротко кивнул в сторону стула:

– Заходите, Ветцлер. Садитесь. Я жду вашего доклада по делу Вернера Гейзенберга.

Оберштурмбаннфюрер щелкнул каблуками, прошел через кабинет твердым шагом и вежливо опустился на стул возле стола своего шефа, положив на колени папку с документами, которые могли понадобиться начальнику гестапо.

– Гейзенберг согласился сотрудничать, – заговорил Ветцлер. – Уже завтра он готов выехать на объект и погрузиться в работу. Он раскаялся и полон желания искупить свою вину в потере драгоценного времени. Он сказал даже, что у него есть ряд идей, которые могут помочь коллегам, давно работающим над этой проблемой. В частности, его идеи касаются использования так называемой тяжелой воды, или дейтерия.

– Вот как? – Мюллер наконец поднял глаза на своего сотрудника и пожевал тонкими губами. – Вы начали разбираться в ядерной физике?

– Я просто передал вам дословно его слова, группенфюрер, – вежливо улыбнулся Ветцлер.

– На чем вы его сломали? – нетерпеливо спросил Мюллер.

– Идею предложил Кальтенбруннер – обвинение в гомосексуализме. Я только подготовил техническую сторону. Поддельные показания, фотомонтаж. И объяснил нашему другу, что ему грозит перевоспитание в концлагере и публичный позор.

Ветцлер открыл папку и стал выкладывать перед шефом бланки допросов свидетелей и фотографии. Мюллер покивал головой и скривил тонкие губы.

– Юрист с докторской степенью и набожный католик не гнушается такими методами?

– Мне кажется, что мы зря теряли столько времени, – пожал плечами Ветцлер. – Лагерь позволяет быстрее добиваться желаемых результатов.

– Мы не стали бы сажать его в лагерь, – раздраженно заметил Мюллер. – Мать Гейзенберга дружна с матерью Гиммлера. И потом, вы же знаете, какими люди выходят из лагеря. Сломленными, опустошенными. Это не курорт. Лагерь ломает, тем более таких интеллигентных слюнтяев. Посадив Гейзенберга в лагерь, мы бы навсегда потеряли его как ученого. А его голова сейчас очень нужна рейху. Заберите материалы, составьте мне справку для доклада начальнику управления. За Гейзенбергом необходимо установить круглосуточное наблюдение до самого момента его прибытия на объект. Не верю я этим физикам. Он вполне может, испугавшись, попытаться сбежать или покончить с собой. Нервы у них слабые. О прибытии ученого сообщите нашему агенту на объекте. Пусть изучит мнение других ученых, подготовится к встрече.