Атомное комбо - [28]

Потом мне доведётся увидеть, как боец, у которого оторвало обе ноги, просил поскорее его перевязать и дать в руки винтовку. Оторвало бы руки, попросил бы сунуть в зубы нож.

Эти сигары… на всю жизнь запомнила их божественный вкус. А потом, уже после войны, стоило мне уловить похожий запах, меня стошнило. И никто не мог понять, что произошло. Никто, кроме Ранди.

Он смотрел на меня, сжимая руки в кулаки. Некогда он с тем же выражением лица наблюдал за тем, как меня во имя спасения избивала собственная мать. Да что мы только во имя спасения не делали…

Уверена, я съела бы их все. Наше чувство голода было похоже на редкую разновидность бешенства. Но мою трапезу прервал появившийся подполковник. Он быстро переступил порог, оживлённо беседуя с майором Эмлером. Майор краснел и отдувался, словно его душил воротничок его же рубашки.

Заметив меня, мужчины замерли. Офицеры, военная элита — конечно, они видели картины и пострашнее. Даже больше — создавали их. Но вряд ли когда-нибудь они так столбенели.

Под их изумлёнными взглядами я, словно факир шпагу, запихала в рот огрызок сигары. Челюсть болела, но я быстро и зло разжевала остатки табака и, сглатывая, лишь чудом не подавилась.

Майор Эмлер издал какой-то сиплый возглас — шок, предваряющий гнев.

— Эти дваждырождённые вконец обнаглели! Жрут даже то, что не съедобно, но только лучшего качества, — попытался он превратить кошмар в шутку, но встретившись со взглядом коменданта, покорно умолк.

Подполковник отвернулся почти тут же, часто заморгав, словно ему что-то попало в глаз. Он быстро направился к двери, подозвав караульного.

— Накормить, — отрывисто приказал он, но когда солдат прошёл внутрь комнаты, пихнув Ранди автоматом в бок, добавил: — Этот ещё не заслужил. Только её.

Когда мы выходили, Хизель уже сидел за своим столом. Обернувшись на самом пороге, я заметила, как он закрыл деревянный футляр и бросил его в урну.

Глава 12

Всё менялось, в то же время, оставаясь прежним в главном. Золотая осень стала чугунной, металлически-блестящей от непрекращающихся дождей. Когда я покидала госпиталь, на деревьях уже не было ни одного листа.

Мы вновь вернулись в свой дом, но на этот раз в роли рабов, а не господ.

Жившие там женщины быстро определили круг моих обязанностей. Ничего нового: мыть, стирать и штопать одежду, прислуживать солдатам. В чём-то стало легче. Здесь было чище, спокойнее, сытнее. В то же время, раненым «чёрным» угодить было проще, чем здоровым. А даже если не угодишь, раненый наорёт на тебя и только, а здоровый непременно стукнет.

С госпиталем меня больше ничего не связывало, но я всё равно старалась показаться там хотя бы на минутку. Ради Наседки, Хельхи и рахитичного малыша Тони, который первые шаги сделал лишь в пять лет. Через несколько дней я уже смотрела на них другим взглядом, отстранённого от их маленького мира человека. Я опять начала замечать это… как они тают с каждым днём. Какая у них — у всех детей-доноров — особенная походка, манера речи, дыхание и взгляд «с того света».

Навестив их пару раз, я начала воровать. А на таком раз поймают — сломают руки, а на второй — отрубят к чёртовой матери. И плевать, что ты у коменданта на особом счету. Хотя это, в самом деле, было так — отношение подполковника Хизеля ко мне было особое. Ранди он явственно невзлюбил, а меня… В приступе гнева он мог ударить, а мог разрыдаться и клясться в пьяном угаре, что перестреляет каждого, кто меня тронул.

Прислуживать лично коменданту я стану только весной. Первые же месяцы я помогала на кухне: чистила овощи, таскала воду, мыла чаны золой. Тяжело, но зато не так голодно: попрячешь картофельные очистки по карманам, немного муки, щепотку соли, придёшь в госпиталь, и санитарки сварят из этого добра суп.

Но на кухне я не задержалась надолго: убрали от греха подальше. Так я с ведром и щёткой попала в комнату дознания.

Комната дознания — чистилище местных масштабов. Особенное место не только в нашем доме, в Раче вообще, которое превращало людей в вещи: туда заходили, оттуда выносили. Когда я впервые переступила порог обновлённого винного погреба… Казалось, особняк уже осквернили с ног до головы, но то, что я увидела там, вызвало тошноту даже у меня, прожившей в госпитале — кажется, самом грязном, вонючем месте Рачи — без малого год.

Как оказалось, самое грязное и вонючее место Рачи находилось в основании моего дома. Оно было набито сигаретным дымом, а под ногами всегда что-то хлюпало: кровь, моча, блевотина. Мне приходилось это убирать. Можно было десять раз менять воду, но она всё равно оставалась красной. Иногда найдёшь в расщелине между досками выдранный ноготь или зуб, и долго не можешь прийти в себя. И этот запах дешёвых сигарет… Он въелся в кожу, в волосы, в одежду. В госпитале мы пахли кровью, хлороформом, застарелым потом — одним словом «отвратительно», но всё же это был наш запах. А теперь я круглые сутки пахла врагами.

Но это ещё не самое худшее.

Хуже, когда ты приходишь, а в комнате дознания сидит командир расстрельной команды. Кенна Митч — вторая скрипка ублюдочного квартета. Бритоголовый здоровяк со шрамом на подбородке.