Атомное комбо - [27]

Ну… ладно, стоило отдать ему должное: кое-какие принципы у подполковника имелись.

— И ещё кое-что. — Он посмотрел на Ранди. — Не держите меня за…

Идиота.

Конечно, подполковник не был идиотом, поэтому понял, что мой перевод подвергся серьёзной цензуре. Он понимал, что мы угрожаем ему, но угрозы в нас пока не видел. Пусть он и называл Ранди «псом», на деле он видел в нём расшалившегося щенка.

Хизеля перебила на полуслове телефонная трель. Разговор коменданта был короток и немногословен, но важен в достаточной степени, что выгнать его из уютного кабинета. Он поднялся из-за стола, оставив на нём журнал, ворох писем и сигары, и, когда мы встали следом, отрывисто приказал:

— Ждите здесь. Я с вами ещё не закончил. — И он вышел, оставив за дверью солдата с жестоким лицом и автоматом.

Я сползла с коленей Ранди, прошептав:

— Знаю, но мы не можем убить его. Если решимся…

— … они убьют нас. И ещё кого-нибудь из госпиталя, — закончил за меня Ранди.

— Нужно выбрать момент.

Мы не просто думали об одном и том же. Это даже не чтение мыслей. Как объяснить? В какие-то моменты нас с Ранди не было смысла разделять.

— Сделаем всё в лучшем виде, с первого раза. Подождём, — согласился он, тем не менее, давая понять всем своим видом, что ждать ему совершенно не хочется. — Считает тебя уродиной, а меня собакой.

Пожав плечами, я взглянула на дремлющего кота.

— Кажется, он любит животных. Особенно породистых.

Ранди протянул ко мне руку, впервые в жизни позволив себе это: прикоснуться к моему лицу в выражении откровенной привязанности, симпатии… чего-то большего.

— Они даже не представляет насколько ты… — едва слышно прошептал Ранди, произнеся последнее слово одними губами, не позволяя услышать его. Только не здесь и не сейчас: не в оккупированном городе, не во время войны. Как будто здешний воздух мог осквернить это слово, и оно бы утратило свой первозданный смысл.

Прекрасна.

И он не лгал. Этим особым незамутнённым зрением тайнотворцы похожи на малолетних детей, только одни считают самыми лучшими людьми на свете родителей, а другие — своего контроллера. Повторяя слова Хизеля: мнение «пса» не зависит от общественного. Контроллер может быть немыслимо безобразным, да к тому же законченым подонком, но для одного единственного человека он навеки останется воплощением красоты и святости. И, нет, не для матери.

— Когда победим… — Стану самой красивой для тебя. — Буду выглядеть чуть лучше. Обещаю.

То, что мы после войны изменимся в лучшую сторону, даже не вызывало сомнений. Станем самыми красивыми, самыми счастливыми, самыми смелыми, честными, добрыми — непременно! И Ранди уже не будет улыбаться, приговаривая людей — даже тех, кто этого заслуживает — к смерти. Вообще от всего, что связано со смертью, мы станем держаться подальше: по возможности будем избегать даже похороны.

Так, кажется, я думала…

— Тебе это не нужно.

— А? — переспросила я, разглядывая кабинет. Места папиных вещей застолбили чужие вещи — телефон, пепельница, сигары, граммофонные пластинки…

— Для этого тебе не нужна победа. — У меня опять возникло чувство, будто Ранди что-то знает, но не может, не имеет права говорить об этом прямо. — Я встретил тебя ещё до твоего рождения. Когда Она была беременна тобой, я положил руку ей на живот, и ты толкнулась, ты ответила мне… Я уже тогда понял. Ты — лучшее, что могло случиться с этим миром. Им не под силу это изменить. Но за то, что они попытались…

Убью.

Меньший из грехов «чёрных» Ранди расценил как самый страшный. И потом, отправляясь на фронт, он будет мстить не за разрушенные города, обездоленных жителей, убитых солдат Сай-Офры, даже не за себя, а за мои остриженные волосы, за мои шрамы, за мой голод.

Голод, боже… Эта преследуемая днём и ночью мучительная жажда насыщения. Мы брали в рот пуговицы, а малыши сосали пальцы, обманывая самих себя, выдумывая вкус. Иначе нельзя было заснуть.

Вот и сейчас, уставившись на комендантские сигары, я почувствовала, как рот наполняется слюной.

— Прости, — сказала я, собираясь нарушить его представление о моей идеальности. — Ты же знаешь, Ранди, я люблю тебя. Ты самый лучший, но не идеальный. Ты такой, какой есть. — Я медленно обошла стол, не сводя глаз с открытого деревянного футляра. — Тебя долго не было рядом, и я изменилась. Испортилась. Тебе придется с этим смириться.

Ранди не пытался меня остановить, он только мрачно наблюдал за тем, как я кончиками пальцев беру одну из похожих на длинные пули сигар. Один лишь их запах мог свести с ума. Cладко-терпкий, напоминающий запах шоколадных конфет с пралине.

Желудок сжался в судороге.

Подражая подполковнику, я поднесла её к самому носу и втянула воздух в грудь, закрыв глаза от предвкушения. Откусив половину, я долго жевала, стараясь распознать среди ядовитой горечи забытый вкус шоколада. И, клянусь, он там был! В тот раз эти проклятые сигары имели вкус самых восхитительных конфет. Я была уверена, что за всю жизнь не ела ничего вкуснее.

На войне такое случается: сила человеческого разума берёт верх над телом в минуты критического голода, критического холода, критической боли. Ты можешь убедить себя в