Атолл - [53]

Когда родился Ириа, она предложила Моеате помочь ей нянчить первенца, но невестка не проявила особой радости, и Техина почувствовала, что в ее услугах не нуждаются. Гордость Техины страдала от того, что ей приходилось ходить к Моеате, чтобы повидать внука, потому что та редко приводила к ней малыша. Ей оставалось лишь сокрушаться по поводу того, что мать целиком завладела ребенком и никогда не советуется с ней о его воспитании.

Честно говоря, Техина больше ни в чем не могла упрекнуть свою невестку. Моеата содержала дом в образцовом порядке; Матаоа был с ней счастлив, а Ириа, бесспорно, выделялся среди сверстников резвостью и смышленостью. Техина досадовала, что оказалась не у дел, но очень гордилась внуком, который был точь-в-точь Матаоа в этом возрасте.

Когда Техина подошла к дому Матаоа, Ириа играл перед хижиной под присмотром Моеаты, гладившей белье. Техина взяла внука на руки и поцеловала. Затем она сообщила о ценах на копру и спросила, что думает Моеата по этому поводу.

Моеата не верила своим ушам! Техина пришла просить ее совета в таком важном деле! Впервые Техина обратилась к ней как к равной, впервые Моеата почувствовала себя равноправным членом семьи, на плечи которого ложатся общие тяготы и заботы.

— А Мато и Матаоа не успеют вернуться до отхода шхуны? — спросила она.

— Разве эти двое оторвутся так быстро от своего излюбленного ныряния? На них нечего рассчитывать.

— А другие как? Что говорят старики и Фареуа?

— Не знаю. Одни хотят сдать копру, другие нет…

— В таком случае ты сама должна решать.

Техина посмотрела на Моеату. Может, Моеата просто хотела переложить ответственность на нее, чтобы избежать упреков Матаоа, если тот будет недоволен принятым решением? Но нет! На лице Моеаты было новое выражение почтительности и еще чего-то, что тронуло сердце Техины.

— Речь идет не только о нашей, но и о вашей копре, — заметила Техина.

— Это ничего не значит, как ты решишь — так и будет, — улыбнулась Моеата.

Тренировка

Ныряльщики Туамоту передавали свое умение из поколения в поколение. Но только после длительной тренировки (два, три, четыре года, в зависимости от способностей ученика) юноша мог считаться настоящим ныряльщиком за раковинами. Лишь тот, кто мог за день более пятидесяти раз погрузиться на глубину двадцати — двадцати пяти саженей и в последующие дни повторить этот результат, был вправе называться ныряльщиком. Прежде чем достигнуть такого мастерства, юноша подвергался многим опасностям. Из них самой серьезной было его нетерпение.

Не проходило сезона, чтобы не погибал новичок, оказавшийся недостаточно подготовленным, а то и несколько. Они не умели рассчитывать свои силы, уходили чересчур глубоко, набирали слишком много раковин за один раз, быстро задыхались и не могли выбраться на поверхность. Если же их удавалось вытащить и привести в чувство, то смерть казалась им слаще жизни. Но разве смерть, даже легкая, может быть лучше жизни на Туамоту?

Молодые люди иногда смеялись, видя, как старшие перед погружением или после подъема с глубины более двадцати пяти саженей пели утэ. Конечно, смешно было смотреть, как ныряльщики распевали, для забавы иногда выводя последнюю ноту особенно пронзительно, но это лучшее средство для того, чтобы выпустить из легких весь воздух и вдохнуть свежий. Начинающий ныряльщик часто сердился, если после того, как он сделает глубокий вдох, ему говорили: «Вдохни еще, а потом задержи дыхание и ныряй». «Ничего не выйдет, — уверял он, — я не могу». Часто, не успев как следует погрузиться, новичок всплывал на поверхность и сообщал, что у него разрывается грудь. «Нужно пройти вглубь пять или шесть саженей, и она не будет разрываться, — учили старики. — Потерпи немного, потом все пойдет хорошо до самого дна». Юноша делал вид, что следует совету, но быстро выныривал: у него ничего не получалось. Другому, напротив, удавалось погрузиться на семнадцать или даже восемнадцать саженей, и тогда он во что бы то ни стало хотел опуститься на двадцать пять. Никакие уговоры не помогали, он делал по-своему. И что же? Он проходил двадцать саженей, а потом целый месяц, если не весь сезон, не тянул даже на пятнадцать.

После рождения Ириа Мато два года тренировал Матаоа. Сын постигал мудрость отцовских слов, открывавших ему законы ныряния за раковинами, как когда-то учился у Мато приемам охоты с острогой на рыб. Теперь Мато вновь столкнулся с нетерпеливостью и излишним рвением сына.

— Ну, спрашивал Мато время от времени, чтобы охладить пыл Матаоа, — как ты будешь вести себя, когда начнется сезон? Чего ты хочешь: собрать вместе с женщинами и детьми несколько раковин в самом начале сезона или достать со дна три тонны?

Он говорил сыну:

— Настоящий ныряльщик выдерживает по крайней мере двадцать сезонов, если не тридцать. Я покажу тебе старого таитянина семидесяти двух лет, ныряющего до сих пор, и другого старика, с Хикуэру, который более сорока лет не пропускает ни одного сезона. Вот это ныряльщики! А на сколько хватит тебя, если ты будешь торопиться? На один, два сезона, не больше.

Или:

— Чего ты хочешь? Стать таравана после нескольких сезонов? Ну что ж, ныряй, поступай как поино!