«Атлантида» вышла в океан - [48]

— Да? Наверное. Я, например, если б был президентом страны, издал закон — за призывы к войне — в тюрьму!

— У нас есть такой закон,— заметил Озеров.

— Замечательно! Я бы по этому закону посадил в тюрьму всех политиков, генералов, государственных деятелей и половину министров.

— Ну зачем же всех?

— Всех! А ученые, вроде нас, пусть правят миром. Вы понимаете, Юра, на дипломатические конференции ни в коем случае нельзя допускать дипломатов. Пусть они лучше улаживают семейные ссоры в своей стране. Прикрепить вот к каждой старой семье по Чрезвычайному и Полномочному Послу — пусть улаживают их ссоры...

— А молодые семьи?..

— А вот к молодым прикрепить генералов. Там иначе не обойдешься. Главное, не выпускать генералов и дипломатов на международную арену. Туда — только спортсменов, ученых, артистов. Эти всегда договорятся. Вы посмотрите, сколько болтовни на любой международной конференции. А вы знаете хоть один научный конгресс, который бы закончился безрезультатно? Нет, не знаете!

— Почему же так?

— Потому что на дипломатических конференциях все стороны или одна стараются обмануть других во зло людям. А ученые думают только о благе человечества.— Левер помолчал.— Во всяком случае, должны думать. Конечно, и среди нас встречаются проходимцы, политиканы, жулики. Но тогда это не ученые. Таких надо сразу выгонять. Да их и разоблачают, между прочим, довольно быстро. Но я отвлекся. Это я теперь все понимаю, потому что стар и прошел две войны.

Между прочим, Юра, я не коммунист. Я вообще, как уже сказал, не люблю политику. А у вас в стране знают, что такое война. Еще как знают! Мы, французы, тоже знаем. Кстати, наши коммунисты во время оккупации оказались самыми достойными. Но я не коммунист! Я им даже не сочувствую. Не думаю, чтобы ваши соотечественники хотели войны. Не думаю. Вот у нашего друга Генри, там кое-кто, может, и не против. Ведь ни у него, ни у Грегора война и не ночевала. Но послушайте, Юра,— спохватился Левер,— по-моему, мы говорим о политике?

— Это вы говорите о политике, месье Левер, а не я.

— Не может быть. Поразительно — стоит начать беседу с русскими, и сразу переходишь на политику. Да так вот, о чем это я говорил?..

— О Вердене.

— Верно, верно, о Вердене! Если б только вы знали, какая это была мясорубка! Ужасно! Да, Юра, чего только ни натерпелся я на войне. Зато потом в благодарность за мою доблесть меня прикрепили к одному генералу — военному советнику в Лиге Наций.

Какое это было время, какое время! Я жил в одном из лучших отелей Женевы и развлекался. А потом, знаете, теперь на старости лет могу в этом признаться, дамы не требовали от меня платить за ужины и автомобильные поездки. Я был красив, черт возьми, и они пряма рвали меня на части. В конце концов таки разорвали,— добавил он грустно.

— А какой это был город Женева,— Левер оседлал любимого конька,— не то, что теперь — дыра. Светские балы, лучшие артисты, звезды! Возле отеля «Метрополь» есть маленькое кафе. Там на стенах висят карикатуры на всех знаменитостей того времени, в том числе на вашего Литвинова, Между прочим, блестящий был человек. Так помню, я отвалил тогда деньжат художнику, и он меня тоже нарисовал и повесил там. А когда мой генерал увидел, то пришел в ярость: я есть, а его нет! И знаете, как мне удалось его успокоить: напоил и потом убедил его, что это он. Ха! Ха! Карикатуру ведь не так просто разобрать. Но пришлось ее все же убрать. Вы знаете, я сейчас радовался бы, если б был похож на собственную карикатуру того времени.

— Почему вы так говорите, месье Левер? — перебил Озеров.— Каждый возраст имеет свои радости — вы теперь знаменитый ученый, «бессмертный»...

— А на черта мне все это нужно? — горячо воскликнул Левер.— Хотите, я отдам вам все мои титулы, награды, даже деньги (я хоть не Маккензи, но кое-что имею) за вашу молодость?

Озеров молчал.

— Так о чем я говорил? — озабоченно спросил Левер.

— О Лиге Наций.

— Да, да. О, это была прекрасная эпоха! Но именно тогда я увлекся наукой. Меня, понимаете ли, включили в состав какого-то комитета, изучавшего историю войны. В нем сидели сплошь старики и притом штатские. Представляете? И один душка-военный — я! Они все были очень ученые, и когда я присутствовал на заседаниях, было такое чувство, будто там говорят на неизвестном мне языке. Меня они просто не замечали. Но я был чертовски самолюбив, и начал копаться в этой истории, чтоб не выглядеть полным идиотом. А потом, знаете ли, увлекся.

И тут вот у меня случилась неприятность. Я был знаком тогда с одной дамой, ее звали Изабелла. Очень, очень красивая была дама. У нас был с ней роман. Я влюбился. По-настоящему, самозабвенно. Мы ходили по ресторанам, купались в озере, ездили на лыжные прогулки. О, la belle epoque, la belle epoque! He то что теперь...

Одним словом, как-то в ресторане мы встретили моего генерала. И он влюбился в Изабеллу, стал ухаживать за ней, присылать цветы, звонить. Сначала она отвергала его ухаживания, и мы вместе смеялись над ним. Ведь он был тогда таким, как я теперь, а я таким, как вы. Понимаете? Но однажды она обнаружила в присланном ей букете футляр с брошью. Потом — с кольцом. Тогда Изабелла перестала смеяться. А когда я встретил их в загородном уединенном ресторанчике, перестал смеяться я. На следующий день генерал позвал меня к себе и сказал: