Атлантида - [44]

В газетах пишут: «Пароход «Роланд» затонул». «Ого!» — говорит филистер в Берлине, филистер в Гамбурге и Амстердаме, а затем, прихлебнув кофе и затянувшись сигарой, усаживается поудобнее в кресле, чтобы не спеша насладиться описанием подробностей катастрофы, увиденных воочию или придуманных. И восторг издателей газет: как же, ведь сенсация, а значит, новые подписчики! Вот она, медуза, в глаза которой мы смотрим и которая нам вещает, какова истинная цена человеческих жизней, погруженных на корабль.

И Фридрих тщетно пытался отогнать от себя такое видение: этот качающийся и все же неустанно рвущийся и движущийся вперед плавучий дом, именуемый «Роландом», с сиреной, почти не слышной из-за шторма, застывает, онемев, на дне морском. Он видел как бы лежащим в стеклянном гробу могучий корабль со стаями рыб, скользящих по палубам, и с морской водой, заполнившей каюты, коридоры и салон со всеми его панелями орехового дерева, столами и вертящимися кожаными креслами с мягкой обивкой. Большой полип, медузы, рыбы и грибовидные красные актинии проникли на корабль, как проникают туда пассажиры. И, к ужасу Фридриха, там медленно, не выходя из круга, плавали трупы старшего стюарда Пфунднера и его, Фридриха, собственного стюарда, оба в форменной одежде. Это видение можно было счесть комичным, если бы оно не было таким ужасным и не запечатлевало весьма возможную ситуацию. Ведь о чем только не рассказывают водолазы! Что только не попадалось им на глаза в каютах и коридорах затонувших больших кораблей: нерасторжимо соединившиеся человеческие тела, пассажиры или матросы, идущие к ним, водолазам, навстречу с распростертыми объятиями, как живые, словно они их ждали. И если присмотреться к одежде этих хранителей и стражей затерявшегося на морском дне добра, этих диковинных судовладельцев, коммерсантов, капитанов и казначеев да этих авантюристов, кладоискателей, растратчиков, аферистов и как их там еще называют, увидишь, что она обвешана полипами, раками и прочей подводной живностью, лакомившейся телами, пока ей удавалось обнаружить еще что-нибудь, кроме белесых обгрызенных костей.

И Фридрих увидел себя самого в роли такого же разлагающегося существа, призрака, блуждающего по ужасному обиталищу, по улицам этой жуткой Винеты,[40] где каждый безмолвно, лишь со страшным жестом проходит мимо соседа. И у всех, казалось, в груди замер вопль, который они выражали тем, что отбрасывали голову назад либо вниз, или раскидывали в стороны руки, или стояли на них в холодящих душу позах, или широко раскрывали рты, или судорожно сжимали пальцы, или же, наоборот, растопыривали их. Чудилось, что машинисты медленно-медленно проверяют, как работает машина, но теперь, не подвластные больше закону тяготения, делают это не так, как раньше. Один из них, скрючившийся, словно бы застрял в колесе и так и заснул. Идя дальше призрачными тропами, Фридрих прошел к кочегарам, на которых катастрофа обрушилась во время работы. Некоторые из кочегаров еще держали в руках лопату, но поднять ее были не в силах. Сами они шевелились в воде, обхватив лопату, которая, однако, была недвижима. Все было кончено: они уже не могли поддерживать в топке огонь, а значит, и приводить в движение мощное судно. Палубные пассажиры, мужчины, женщины и дети, теснились, толкая друг друга, и все в той мрачной сутолоке выглядело так, что даже акула «морской кот», проникшая через трубу в кочегарку, а оттуда пробравшаяся сюда через машинное отделение, не отваживалась сунуться в эту толпу, чтобы утолить свой голод. Люди эти словно говорили: «Noli turbare circulos meos!»[41] Все они с небывалым напряжением погрузились в свои мысли — у них ведь было достаточно времени, чтобы поразмышлять о загадке жизни.

Вообще, можно было подумать, что все, кто принял здесь столь необычную позу, сделали это лишь для того, чтобы получше размышлять. Размышляли и те, кто ходил на руках, и кто сжимал пальцы, и кто их растопыривал, и кто, стоя лишь на одном пальце, касался ногами потолка. Только профессор Туссен, паривший по коридору навстречу Фридриху, поднимал правую руку, как бы говоря: «Художник коснеть не вправе! Нужно пошевеливаться, менять обстановку! И если, скажем, в Италии тебя не оценили по достоинству, тогда поезжай себе, как Леонардо да Винчи, во Францию или, пожалуй, даже в Страну Свободы!»

«Хочу жить, жить — и ничего более, — думал Фридрих, — готов, как Катон Старший, целый год идти пешком, вместо того чтобы проделать такой же путь за три дня на корабле». И только чтобы не попасть в общество этих распухших, посиневших мыслителей, он вышел прочь из мрачного склепа курилки и с больной головой и налившимися свинцом членами поплелся на палубу, где дикое дыхание шторма и хаотическое нагромождение снега, дождя и шипевших соленых брызг сняло с его души тяжесть кошмарного дурмана.

В закутке у лестницы Фридрих опять встретил маленькое общество, которое собиралось там за день до того и теперь расположилось на плотно сдвинутых палубных стульях. И профессор Туссен был среди этих пассажиров, и боязливый капитан барка, и высокий электротехник, в тот раз все объяснявший про подводный кабель. Кроме них там сидел еще и некий американский полковник, образцовый представитель своего весьма распространенного племени, который завел речь об обширнейшей сети железных дорог в Соединенных Штатах и высказывал мысли, натолкнувшиеся на европейский шовинизм долговязого электротехника, распалявшегося, несмотря на ненастье, все больше и больше. С обеих сторон было названо умопомрачительное число километров и приведены доводы в пользу железнодорожного транспорта того и другого континента.