Атлантида - [190]

Эразм невольно пощупал пульс на левом запястье. Он бился так часто, словно кто-то погонял его. Подойдя к Циркусплац, Эразм вдруг натолкнулся на княжеского лейб-медика Турнейса. Тот поздоровался с ним, он тоже был на репетиции.

— Благодаря вам мы получили огромное, незабываемое впечатление, — обратился он к молодому режиссеру.

— Но все это несколько переутомило меня, господин доктор.

Врач вдруг сказал:

— Я направляюсь в пансион к Вальтеру. Мальчик заболел сегодня утром. Только, ради бога, молчите об этом! Никому ни слова!

Вальтер заболел, что бы это могло значить?

Минуты две спустя Эразм уже был у телефона.

Китти тотчас подошла и спросила, как удалась репетиция.

Все прошло отлично, ответил Эразм, несколько раз зрители громко аплодировали, но по окончании репетиции после недолгой беседы с исполнителями он попросту удрал из театра. Вечером князь дает прием в саду и на террасах замка, там он и узнает, какое впечатление произвел спектакль.

Пусть он ни о чем не беспокоится и не отвлекается от своих дел. Приехала тетушка Матильда, она не могла отказать себе в удовольствии присутствовать при триумфе племянника. Она, Китти, чувствует себя здоровой и бодрой. Правда, она еще не знает, сможет ли приехать на премьеру. Билеты им не нужны: об этом позаботился доктор Обердик, которого князь как-то приглашал к себе для консультации.

Повесив трубку, Эразм с глубоким смущением поглядел на свою руку, на которой не было обручального кольца.

Телефонный разговор с женой и мысль о том, что о ней заботится умная, бодрая, славная тетушка Матильда, облегчили ему душу. Да и мрачный мир «Гамлета» был уже позади. Так упавший с дерева созревший плод не отягчает больше ветку. Его творение появилось на свет, и освободившийся от бремени Эразм вернулся наконец к самому себе. По-моему, у меня слишком частый пульс, дыхание хриплое и прерывистое. Должно быть, у меня жар, но пока что не время болеть. Отложим это до завтра! А сегодня мне предстоит испить до дна свой бокал, чашу или даже братину.

Когда Эразм, освежившись холодной водой и быстро переодевшись, собрался отправиться на fete champetre,[151] он повстречал внизу фрау Хербст, которая глядела на него запавшими, полными ужаса глазами.

— Как вы могли измыслить и поставить такое? — воскликнула она. — Откуда вы знаете про все это?

Фрау Хербст тоже, разумеется, присутствовала на репетиции.

Что она имеет в виду, спросил Эразм.

— В этой пьесе о призраках и духах, самой величественной из всех, вы словно воплотили на сцене самое судьбу. Если бы я знала, какой ужас вы обрушите на нас, я не пошла бы на репетицию.

— Выходит, вы не испытали катарсиса, того просветления, которое должна приносить трагедия?

— Никакого просветления я не испытывала, один только жуткий страх, — сказала она. — Призраки из вашего спектакля словно стоят подле меня. Они тут, рядом, мне от них не отделаться. Сейчас мне хотелось бы избавиться даже от собственного имени, ведь королеву тоже звали Гертрудой.

На фрау Хербст было черное, облегающее фигуру платье, четко обрисовывающее ее женственные формы. Губы ее дрожали. Она была мертвенно-бледна.

— Доктор Готтер, можете смеяться надо мной, но у меня такое чувство, будто только вы, выпустивший на свободу эти подземные силы, можете снова загнать их в могилы. Будьте добрее к своей жене! Обещайте мне никогда не изменять ей! Поверьте: последствия этого ужасны. О, — заплакала она, — я все это пережила. Когда умер мой муж, заболел и князь Алоизий. Мои мать и отец погибли в железнодорожной катастрофе… — Она умолкла, не в силах говорить. Потом все же закончила: — О господи, для чего я вам все это рассказываю! Значит, вы полагаете, что мертвые, если им, как королю Гамлету, было нанесено оскорбление, не смогут обрести покоя в могиле, пока их не умилостивят жертвами?

— Нет, в наше время это уже не так. Как говорят индусы, все меняется. Все на свете преходяще. Думаю, что отношения между миром живых и миром потусторонним тоже стали иными. Пойдемте со мной на fкte champкtre, фрау Хербст! Вам нужно отвлечься от мрачных мыслей.

Нет, она не может пойти с ним, сказала вдова смотрителя, а затем добавила:

— А вы знаете, что в вашем спектакле совсем нет солнца? Впрочем, он надолго затмил солнце и для меня.

Эразм решил переменить тему:

— Надеюсь, у Вальтера всего лишь легкое недомогание?

— Вальтер?! Что с Вальтером?

Эразму пришлось рассказать о болезни мальчика. Правда, он лишь мимоходом говорил с врачом.

— Вальтер болен? О господи!..

И она бросилась прочь, мгновенно скрывшись за калиткой. А Эразм отправился в замок.

На террасе замка его встретили рукоплесканиями и радостными возгласами. Приветствия были вполне искренними, несмотря на то что до его появления тут высказывались всевозможные «за» и «против». Без сомнения, то был настоящий триумф, это сквозило в каждом слове, обращенном к Эразму. Для начала его подвели к князю, который в полной тишине, изредка нарушаемой ревом огромного оленя, выразил свою благодарность и восхищение и вколол ему в галстук — почему-то руками обер-гофмейстера — бриллиантовую булавку. После чего снова грянули аплодисменты и приветствия.