Атлант расправил плечи - [71]

Риарден рассмеялся. Лилиан раскрылась; обыкновенно она не позволяла себе подобного рода признаний.

– Вот что, – проговорил он усталым тоном. – Я не хочу портить твой праздник. Но не подпускай ко мне этого человека. Не надо знакомить нас. Я не хочу. Не знаю, как тебе удастся так сделать, но ты опытная хозяйка, действуй.

Дагни замерла на месте, увидев приближавшегося к ней Франсиско. Проходя мимо, он поклонился ей. Франсиско не остановился, однако она поняла, что мгновение это отпечаталось в его сознании. Она заметила на его лице слабую улыбку, которой он подчеркнул, что все понимает, но предпочитает не обнаруживать знакомства. Дагни отвернулась. Она надеялась, что ей удастся избежать его общества весь остаток вечера.

Бальф Юбэнк присоединился к группе, окружавшей доктора Притчетта, и угрюмым тоном повествовал:

– …нет, нельзя ожидать, чтобы народ понял высшие уровни философии. Культуру следует вырвать из рук охотников за долларами. Нам нужна национальная стипендия для литераторов. Какой позор, что в художниках видят подобие торговцев-разносчиков и что произведения искусства приходится продавать, как мыло.

– Вы хотите пожаловаться на то, что мыло продается лучше? – спросил Франсиско д’Анкония.

Он как-то незаметно включился в разговор, который сразу оборвался; большинство собеседников никогда не встречались с Франсиско, однако были наслышаны о нем.

– Я хочу… – начал Бальф Юбэнк сердитым тоном, но мгновенно умолк; он заметил на окружавших его лицах живой интерес, но интерес этот относился не к философии.

– Ну, здравствуйте, профессор! – проговорил Франсиско, кланяясь доктору Притчетту.

Без всякого видимого удовольствия доктор Притчетт ответил на приветствие и приступил к представлениям.

– Мы обсуждали интереснейшую тему, – проговорила важная дама. – Доктор Притчетт объяснял нам, что все вокруг – ничто.

– Он, вне сомнения, разбирается в этой теме глубже, чем кто-либо другой, – серьезным тоном отозвался Франсиско.

– Вот уж не подумала бы, что вы знаете доктора Притчетта настолько хорошо, сеньор д’Анкония, – сказала она, гадая, почему реплика ее вызвала явное неудовольствие на лице профессора.

– Я выпускник той великой школы, на которую в данный момент работает доктор Притчетт, – университета Патрика Генри. Но я учился у одного из его предшественников – Хью Экстона.

– Хью Экстона! – охнула привлекательная молодая женщина. – Но этого не может быть, сеньор д’Анкония! Вы слишком молоды для этого. Я считала, что Экстон относился к числу столпов… прошлого столетия.

– Быть может, по духу, мадам. Но не на самом деле.

– Но мне казалось, что он умер много лет назад.

– Вы ошибаетесь. Он по-прежнему жив.

– Тогда почему о нем ничего больше не слышно?

– Он ушел на покой девять лет назад.

– Разве это не странно? Когда от дел отходит политикан или кинозвезда, мы читаем об этом в газетных передовицах. Но вот заканчивается трудовой путь философа, и люди ничего не знают об этом.

– Некоторые знают.

Молодой человек с удивлением проговорил:

– А я думал, что Хью Экстон относится к числу тех классиков, которых теперь изучают разве что в истории философии. Недавно я прочел статью, где его называли последним великим поборником разума.

– И что же говорил Хью Экстон? – спросила важная дама.

Франсиско ответил:

– Он учил нас тому, что все вокруг есть что-то.

– Ваша верность учителю заслуживает похвалы, сеньор д’Анкония, – сухо проговорил доктор Притчетт. – Можем ли мы считать, что вы являетесь практическим результатом обучения его школы, так сказать, преемником?

– Да.

К группе подошел Джеймс Таггерт, дожидавшийся своей доли внимания.

– Привет, Франсиско.

– Добрый вечер, Джеймс.

– Какое удивительное совпадение привело тебя сюда! Я как раз хотел переговорить с тобой.

– Это ново. Такое желание числилось за тобой не всегда.

– Ты шутишь, как в прежние дни, – Таггерт неторопливо, словно бы случайно отодвигался от группы в надежде выманить Франсиско за собой. – Как ты прекрасно знаешь, в этой комнате не найдется ни одного человека, который не хотел бы поговорить с тобой.

– В самом деле? Я склонен подозревать обратное, – Франсиско покорно последовал за ним, но остановился так, чтобы их разговор могли слышать.

– Я испробовал все возможные способы, чтобы связаться с тобой, – сказал Таггерт, – но… обстоятельства мне не благоприятствовали.

– Ты пытаешься скрыть тот факт, что я отказался встречаться с тобой?

– Ну… что ж… я хочу узнать, почему ты отказался от встречи?

– Не смог представить себе, о чем ты намеревался говорить со мной.

– О рудниках Сан-Себастьян, конечно же! – Таггерт чуть возвысил голос.

– Так, и что же ты хотел услышать о них?

– Но… Франсиско, все это очень серьезно. Это несчастье, беспрецедентная катастрофа, и никто ничего не может понять. Я просто не знаю, что думать. Я ничего не понимаю. У меня есть право знать.

– Право? Не кажется ли тебе, Джеймс, что ты несколько старомоден. Но что ты хочешь узнать?

– Ну, во-первых, эта национализация… что ты намереваешься с ней делать?

– Ничего.

– Ничего?!

– Но ты ведь, наверно, не хочешь, чтобы я сопротивлялся этой национализации. Мои рудники и твою железную дорогу захватил народ, захватил по собственной воле. Уж не желаешь ли ты, чтобы я противопоставил себя воле народа?