Атаман Метелка - [43]
— Песья двурушная кровь, по-песьи и умыслил!
Первый допрос пойманным был в Черкесске, в канцелярии Войска Донского. Затем их повезли в Царицын. Войсковой атаман наказывал конвойному офицеру:
— Будучи в пути, иметь крепкую предосторожность, дабы утечки учинить не могли. Осматривайте особливо колодки и наручни в пути. На ночлегах в форпостные землянки сажать, и чтоб не было между ними никакого сговора. Если в степи застанет ночь, жечь костры и окружать конвоем. Солдаты никоим образом не должны знать, что везут Метелку и его сотоварищей.
В Царицын пойманных доставили ночью второго августа. Вместе с ними привезли их оружие, пожитки и деньги — 14 рублей 50 копеек.
Майор тайной экспедиции, принимавший по описи деньги, был немало удивлен: шел слух, что Метелка возит богатую казну и много награбленных сокровищ.
Еще больше удивился майор дерзости атамана.
Когда его привезли из острога в расправочную канцелярию, он даже не глянул на сидящих за столом офицеров.
— Как звать тебя? — начал допрос майор.
— Метелка — Железный лоб.
— Фамилию говори! Чей сын?
Вспомнив жену и Васятку, атаман стал тут же выдумывать:
— Зовут Игнатом Петровым Запрометовым, родом из Переславля-Залесского, дьячковский сын…
— Чего плетешь? Какой еще Запрометов? Говори без утайки.
— В тысяча семьсот семьдесят третьем году был отдан в солдаты, — продолжал невозмутимо Метелка, — в Кизлярский пехотный полк, а летом тысяча семьсот семьдесят четвертого года бежал из батальона и степными дорогами пробрался в астраханские черни. Питался в зиму по рыболовным ватагам, а весной набрал человек сорок охотников, которые и выбрали меня атаманом…
— Почему из батальона побег учинил?
— Побег учинил после троицына дня в 1774 году, уговорил меня солдат Кулага. Вместе с ним и бежали.
— А когда к воровству Пугача пристал?
— Какой там Пугач! С конца июля того же года сидел я в Черном Яру под стражей.
— Ну и хитер ты, Метелка! Знаешь ведь, бестия, что сгорел черноярский острог и проверить твои слова нелегко.
Майор пробежал глазами опросный лист и вновь спросил:
— Отчего на Дон порешили бежать?
— Мы не бежали, а просто ушли, чтоб найти пристанище и быть в работах. Мои ватажники Илья и Чемодур бывали на Дону, имеют там знакомых и убедили меня, что донские казаки в работники всякого примут. А вишь каким прием-то оказался. Батожьем уже угостили…
— Говори места, где возмущение сеял. Помяни все села, города, ватаги.
— Да разве упомнишь, — усмехнулся атаман, — пожалуй, вы лучше знаете. Вам рапортами доносили, а тайная канцелярия каждую бумажку бережет, хоть и грош ей цена…
— Ты не указывай, мразь, — вскипел майор, — сказывай, где пушки достал?
— В Богатом Култуке ловецкие люди дали две чугунные пушчонки. Да три пушки взял на Колпачке, а на Эмбе с расшивы взяты две медные пушки… Порох и свинец также брал с судов и по ватагам. На Дьяконовой ватаге приказал кузнецам наготовить жеребьев из тянутого железа. С Пугиной ватаги взял три чугунные полуфунтовые пушки с порохом и ядрами…
Майор досадливо поморщил лоб и задал новый вопрос:
— Сколько лет?
— По мне что, не видно?
— Зачем возмущал народ?
Ответа нет.
— Раздеть его! — скомандовал майор. — Каков гусь, а? Фамилию свою запамятовал. Но мы тебе память вернем.
Атамана раздели почти донага. Майор приметил на его запястьях пятна и крякнул:
— Э-ге! Да ты, оказывается, голубчик, железо носил. Теперь уж не улетишь… Двадцать ударов!
Заметайлова подняли на дыбу и начали стегать кнутом. Он молчал. Когда же боль стала нестерпимой, великая злость подкатила к сердцу, и он прокричал палачу:
— Крепче поддай, кат! Крепче бей!.. Не то попадешь ко мне, самого разложу…
Палач, остервенясь, стал бить сильнее.
— Стой! — вытянул руку офицер. — Хватит, не зашиби до смерти. Ему еще в Астрахани велено наказание чинить.
ЛОБНОЕ МЕСТО
Васятка проворно укладывал в коробки кисти, баночки с киноварью, белилами, свинцовые карандаши…
Мать покорно помогала ему в сборах. Склонив над плетенкой худую спину, приговаривала:
— Не забудь, сынок, сверху я кладу пирожки с ежевикой. Дорогой и отведаешь. Да смотри не раздави. Попортишь курточку-то. Вниз я ее положила. Зря-то не надевай. А в уголке носочки лежат, из верблюжьей шерсти вязала.
— Маманя, да зачем мне шерстяные? В Италии-то тепло, и зимы настоящей не бывает.
— Не бывает? — Пелагея изумленно посмотрела на сына и со слезою сказала: — Вот, соколик, и улетаешь ты. Блюди там себя. Когда теперь свидимся-то? Да где она, эта Италия?
— Далеко, маманя. Дальше Петербурга, — гордо произнес Васятка.
— Так хоть в Петербурге бы устроили. Что, там мастеров, что ли, нет? — всхлипнула Пелагея.
— Успокойся, маманя. Мастера-то есть. И Академия художеств имеется. Только разве примут меня в академию? Кто я? Сын умершего колодника. Да и мастер не каждый возьмет. А за границей оно вольготней. Никита Афанасьевич сказывал: за деньги в италийской земле меня любой мастер станет учить.
Пелагея утерла слезы и сказала со вздохом:
— Чай, это денег стоит немалых. А Бекетов-то денег на ветер бросать не станет. И будешь ты ему служить по гроб жизни своей.
— А сейчас разве не служим? — удивленно спросил Васятка.
