Атаман Метелка - [44]

— Служить-то служим, да взял-то он нас временно, как бы в залог за отца твоего, и нет у него на нас крепостной бумаги. А ведь сейчас, смотри, сам в кабалу лезешь.

— Эх, маманя, — тряхнул кудрями Васятка, — мне бы лишь художником стать, ничего больше не надо.

— Молод ты еще, неразумен, — тихо и скорбно проговорила Пелагея. — Это отец все мечтал видеть тебя изографом. Знал бы он, что сбывается мечта-то его.

— Изограф-то, он что? Иконы лишь пишет. А я живых хочу писать. Смотри, мама, схож?

Васятка достал из папки плотный лист бумаги и приблизил его к маленькому оконцу, заделанному бычьим пузырем.

— Батюшки, — ахнула Пелагея, — да ведь это вылитый Парфиша.

На листе была нарисована углем большая кудрявая голова слепого звонаря. Пустые глазницы пугали своим немым укором. Складки у рта и вздувшаяся жила на шее подчеркивали напряженность позы. Вытянув голову, слепец к чему-то прислушивался.

— Когда успел написать?

— Вчера после заутрени. Рисунков-то мне много надо, возьму с собой. Да еще велел Никита Афанасьевич нарисовать большой вид. Говорит, в Италии по пейзажам ценят всю живопись.

— Теперь уж когда успеешь нарисовать-то? — обеспокоенно спросила Пелагея.

— Я дорогой напишу. Отсюда поедем в Воскресенский монастырь на Болде, а потом уж в Астрахань. Воскресенский-то монастырь и велел мне написать Бекетов…

В оконце кто-то слабо звякнул.

— Это за тобой, — всполошилась Пелагея. — Присядем на минутку перед дорогой.

Васятка сел на скамью, обвел взглядом землянку, низкую притолоку, печь с облупившимся челом, покривившийся стол. Вернется ли он сюда и скоро ли это будет? Увидит ли он это дорогое лицо, добрые и ласковые материнские глаза?

Пелагея перекрестила его и взялась за плетенку. Васятка подхватил ящики и мольберт.

На берегу реки Черепашки их поджидали лодки. В одной, устланной большим ковром, разместился сенатор со своими гостями, которые не переводились у него. Рядом стояли еще три лодки поменьше с гребцами и слугами. Некоторые слуги имели ружья и после поимки заметайловской ватаги опасались выезжать в путь без оружия.

Бекетов решил добраться до монастыря протоками, по пути показать гостям красоту здешних мест, а в монастырь велел наперед прислать пять карет, чтоб затем сушей приехать в город.

Едва Васятка сел в лодку, как хлопнул выстрел. Сам сенатор пальнул из пистоля, давал сигнал к отплытию. И враз рванули гребцы. Берег стал уплывать, отдаляться. Вот и лица матери почти не видно, заслонили прибрежные камыши, только затейливые маковки церкви поплыли над зеленой стеной тростника. Церковь в Началове была украшена благолепно и пышно. Не раз заходил туда не столько помолиться, сколько посмотреть роспись под куполом. Там, в вышине, будто парила в воздухе огнекрылая дева на золотом престоле, держа в руке посох. На голове девы венец, ноги в золотой обуви — опираются на круглый пестрый камень. В первый же раз узнал Васятка, что изображена под куполом Софья — премудрость божья. А лик будто бы велел сделать Бекетов с императрицы Елизаветы Петровны. Когда Васятке попадались портреты императрицы, он бежал в церковь и сличал. Да только попадались мальчишке гравюры, к тому же плохих оттисков. Так и не мог понять Васятка, правду ли говорили в народе, а спросить сенатора боялся. И вот теперь, глядя на уплывающие главы, думал, что обязательно добудет цветной портрет Елизаветы, привезет в Началово и разом решит свои сомнения.

Но вот и главы растаяли в знойном мареве. А по берегам удивительное буйство зелени и голубой водный простор. Все привлекало внимание Васятки, все останавливало его цепкий взор. Вон босой мужик забрел в воду и силится столкнуть севшую на мель плоскодонку; вон серая цапля тяжело взлетела, держа в клюве мелкую рыбину; у самого борта ударил хвостом огромный сом.

К вечеру свернули в Болду — реку быструю, но неширокую. Здесь, на самом мысу, у слияния с Волгой, раскинулась знаменитая своими рыболовными угодьями обитель. Высокие тополя, будто стражи, теснились на береговом валу. Заходящее солнце золотом обрызгало верхушки зеленых великанов. Сам монастырь был почти в тени и, будто нарисованный, отражался в сверкающей глади.

Еще издали Васятка любовался и массивным барабаном, венчающим главный собор, завершаемым мягким контуром шлема, и шестигранной колокольней, горделиво взметнувшейся к небу, и трапезной палатой с отдельной церковкой.

Но вблизи колокольня была еще чудеснее. Эти плоские лопатки по углам, и опоясывающие легкие декоративные ленты вокруг, и многоярусные каменные кокошники — все это создавало незабываемую, живописную пирамиду над шестигранным мощным столбом.

Ровный торжественный звон стлался над водой, призывая ко всенощной. Лодки друг за другом приставали к деревянной пристани. Сенатора бережливо взяли под руки и повели по зыбкому помосту к берегу. Васятка сошел последним. Он все дивился чудному виду с реки. По сходням шел, думая лишь об одном — скорей бы настало утро и можно было приняться за работу.

У главных ворот толпились богомольцы — мужики и бабы. Многие пришли издалека и переобувались, торопясь в церковь. Ближе к входу, на земле, сидели нищие и калеки. Заглушая говор богомольцев, они что-то бубнили свое, и над этим разнобоем голосов и звуков плыла властная волна колокольного звона.