Астронавты. Отвергнутые космосом - [11]

— Это не по инструкции, — Живых поморщился, повернул голову несколько раз туда-сюда на оплетенной проводами могучей шее. — Троянцев запрещено использовать для постоянного проживания. Они недостаточно изучены.

Дядя Фима усмехнулся:

— На базах народ быстро забывает про инструкции. Тут только внутренняя дисциплина. Если ее нет — все, погибла планета. Вот так-то, братцы…

Он кинул внимательный взгляд на медблок, пожал плечами и с силой пихнул в сторону дверцу транспортера.

— Не понимаю я, — сказал Живых, залезая в транспортер. — Если им тут так плохо, почему они не вернутся? Зачем себя мучить?

Охранник пожал плечами и поерзал, устраиваясь поудобней в водительском кресле.

— Гарантированные выплаты, уверенность в завтрашнем дне. Пенсия, страховка. А ты будущего никогда не боялся? Когда жрать нечего и больной зуб вырвать не на что?

— Я их сам себе рву, — Живых на заднем сиденье раскрыл металлические клешни-руки. — А если серьезно, то о завтрашнем дне беспокоиться — в космос не летать. — Он оглядел унылые серые вагончики за проволочными заборами. Покачал головой.

— Теперь поняла, — сказала охраннику Бой-Баба, забираясь внутрь вслед за Тадефи. — Вот почему наши голландцы на корабле все свободное время в брехаловке сидят, пенсии свои с карандашиком высчитывают.

Дядя Фима кивнул:

— Это их последний полет, красивая. Они же все ветераны, с Майером вместе начинали. Боятся прогневить страховую, налоговую, пенсионный фонд… перед самым выходом в отставку потерять все — страшно.

Транспортер проехал еще с пару сотен метров по разбитой морозами бетонке, мимо мертвых модулей с поблескивающими черным иллюминаторами и встал. Дальше дороги не было — начинались биопосадки. Пластиковое покрытие парников запотело изнутри. Дядя Фима выскочил с водительской стороны, перебежал дорогу к первому ряду посадок, нагнулся и прижался носом к пластику, вглядываясь. Не отрываясь, поманил остальных.

Одним прыжком Живых рядом с ним. Присвистнул.

— Что там, что там? — Бой-Баба соскочила вниз, подбежала к товарищу и всмотрелась в пластик через его плечо. Там тускло, вполнакала, горели лампы. Конденсация струйками стекала по внутренней поверхности парника, открывая аккуратные ряды покрытых зеленым пластиком грядок с прорезями на равном расстоянии, из которых торчали сухие веточки и почерневшие листья. Между грядками стояли на рельсах огородные машинки. Не булькала в гидропонике вода. И странный звук, тихий и надрывный, доносился от работавших всухую помп.

Дядя Фима выпрямился, качая головой. Повернулся к остальным:

— Ну что, айда к Троянцу?

Сердце Бой-Бабы забилось: скорее, скорее туда. Она никогда ни о чем не мечтала — такой уж характер — и после суда запретила себе даже надеяться, что когда-нибудь вновь войдет в коралловую пасть Троянца.

А вот и она, в десятке шагов, и Тадефи машет им с Живых рукой, чтоб поторапливались.

Дядя Фима разглядывал зеркально-черную поверхность гигантского изогнутого диска с просвечивающими изнутри узорами, похожими на письмена. Повернул к ним голову, и глаза его светились радостью и страхом.

— Вы не представляете, братцы… я до этой самой минуты в них до конца не верил… Все думал — сказки журналистов, газетные утки. Но оно… они… ведь это — оно? — он протянул руку и остановил ее в сантиметре от поверхности, вблизи напоминавшей огромную перепонку, как на крыле у летучей мыши. — Их можно трогать? Оно не рассердится?

Бой-Баба кивнула и сама осторожно протянула оплетенную проводами руку к поверхности диска.

— Их можно гладить. Они это любят. Любят, когда с ними разговаривают. — Она коснулась стальными, членистыми пальцами диска, и по поверхности пробежала волна. Но спустя мгновение диск потемнел, спрятав письмена. Разводы были нездорового кислотно-зеленого цвета.

— Странно, — проговорила астронавтка. Поманила остальных и приблизилась к зеркальной стене.

Та, против ожидания, не расползлась от ее мысленного приказа, как пленка на глазах проснувшейся кошки. Вместо этого маслянистые перепонки чуть приоткрылись и замерли, открыв в середине узкий — едва руку просунешь — проход. Живых что-то пробормотал. Дядя Фима подошел поближе и заглянул внутрь.

— Темно, — сообщил он, не поворачиваясь.

— Такое ощущение, что он… нездоров, — сказала Бой-Баба.

— А они вообще болеют? — Живых осторожно коснулся пальцем края перепонки, и та отпрянула, подтянувшись выше, как рожок улитки.

— Не знаю, — сказала Бой-Баба. — Наш-то всегда был в полном порядке. — Она подошла вплотную к отверстию и вгляделась, но дядя Фима был прав — внутри стоял мрак.

— Я слышал, — проговорил охранник, — что они подпитываются энергией экипажа. А здесь он стоит на приколе… необитаемый… может быть, это…

— Ох, не лезь, — сказал Живых, повернувшись к Бой-Бабе.

Та не ответила. Когда-то она хорошо умела чувствовать состояние своего Троянца (из уважения к странно-живой природе этих неведомых созданий кораблями их никто не называл, а называли «носителями»), и сейчас ею вдруг овладел неосознанный страх, передавшийся от этой громадины. Бой-Баба вновь приложила ладонь к покрытой слизью поверхности.

Троянец боялся.

— Успокойся, мой хороший, мой маленький, — зашептала она кораблю, как поджавшему хвост щенку, а мозг уже посылал волевой импульс, приказ командира: впустить нас внутрь.