Астрологiя въ наши дни - [49]

», тѣло которому создастъ медіумъ, а душу— мысли и мечты присутствующихъ на сеансѣ (??). Но вѣдь такимъ образомъ, воскликнутъ недовольные, мы никогда, значитъ, не сможемъ разговаривать съ жителями того міра! Нѣтъ, напротивъ, вступить съ ними въ сношеніе очень легко, но вопросъ въ томъ, кто будутъ тѣ, которыхъ мы призовемъ, и что мы извлечемъ изъ ихъ откровеніи. Для того, чтобы привлечь чистаго духа, нужно самому быть чистымъ душой, вотъ въ чемъ весь секретъ: любовь откликнется на любовь; ненависть же и страсть узрятъ лишь достойный ихъ миражъ зла. Кромѣ всѣхъ опасностей, которымъ подвергаются дерзающіе, потѣхи ради, проникать въ тайны отъ нихъ сокрытыя, они обнаруживаютъ полнѣйшее непониманіе духовной природы человѣка, способной до извѣстной степени дать представленіе о загробной жизни души. Не мало спиритовъ-любителей разстроили свои нервы, давъ пріютъ вызваннымъ ими жителямъ далекаго міра. Нѣтъ, безнаказанно живой не проникаетъ въ него! Даже Eliphas Levi, этотъ великій гіерофантъ нашихъ дней, жалуется на необычайную тоску послѣ вызова одного умершаго, и томится долгое время неодолимымъ желаніемъ смерти. Тьма бездны обладаетъ странной силой притяженія; сонъ властно увлекаетъ въ свои объятья, и смерть таитъ тѣ же чары. Древніе изобразили это въ легендѣ о Хилясѣ, вѣрномъ и неразлучномъ другѣ Геркулеса. Усталый, заглянулъ онъ разъ въ кристальныя струи журчащаго ручья и упоенный пѣснями нимфъ, поспѣшилъ за волшебнымъ миражемъ. Напрасно звалъ Геркулесъ любимаго товарища: лишь только эхо отвѣчало опечаленному герою. Но, если геній смерти знаетъ такія чудныя слова, которыя очаровываютъ душу, то существуютъ не менѣе властительныя рѣчи, призывающія обратно къ жизни. Всѣмъ знакомое сказаніе объ Эвредикѣ раскрываетъ отчасти ихъ происхожденіе. — Въ самый день свадьбы прекрасная подруга Орфея не задумывается покинуть міръ иллюзій, едва лишь спала съ него розовая пелена грезъ. Есть такія впечатлительныя души, говоритъ Eliphas Levi, которыя при первомъ столкновеніи съ житейскимъ реализмомъ не выдерживаютъ его прикосновенія; «эти души не созданы для міра, и міръ былъ созданъ не для нихъ». Міръ дурныхъ страстей, превращающій человѣка, какъ палочка Цирцеи, въ существа неразумныя, пугаетъ чистую душу и она спѣшитъ укрыться, подобно несчастной Звридикѣ. Напрасно гіерофантъ молитъ ее вернуться:

Ali! miserom Eurydicen anima fugienta vocabat, Eurydicen! toto ret'erebont flumine ripae.

Только бездыханный трупъ покоится на брачной постели. Но вдругъ у Орфея мелкаетъ спасительная мысль. Онъ беретъ свою золотую лиру и, едва задрожали ея пѣвучія струны, мрачный Эребъ открылъ свою темницу. Съ восторгомъ внемлетъ Эвридика волшебной повѣсти о томъ, какъ стрѣлы Амура разбудили хаосъ, какъ матерь боговъ, повинуясь своему сердцу, воззвала къ бытію день изъ непроницаемой тьмы вѣчной ночи, какъ любовью Венеры былъ спасенъ Адонисъ. Все нѣжнѣе льются напѣвы Орфея: онъ славитъ любовь, начало всей жизни. И, о, чудо! блѣдныя щеки Эвридикп зардѣлись румянцемъ, грудь вздохнула подъ драгоцѣнной одеждой невѣсты, очи полуоткрылись. Еще лишь моментъ, одна лишь молитва и смерть возвратила свою жертву… Но лира упада изъ рукъ, и страстный крикъ восторга раздался изъ устъ обрадованнаго супруга. Безумецъ! эгоизмъ страсти разрушилъ подвигъ любви… Теперь ничто уже не вернетъ назадъ Эвридику. — Такъ мудрая древность въ поэтическихъ метафорахъ старалась дать нѣкоторыя понятія объ отношеніи міра видимаго къ міру невидимому, оставляя только адепту право проникать въ «святое святыхъ». Вся жизнь посвященнаго направлена была къ тому, чтобы развить духовныя качества, чтобы возвыситься надъ физической природой, — чтобы путемъ любви и добра сдѣлаться достойнымъ получить откровенія. Слова эти могутъ показаться странными для передового человѣка нашихъ дней. На что ему какое-то особое знаніе, какое-то особое приготовленіе, когда онъ и безъ нихъ можетъ, усѣвшись въ кресло послѣ сытнаго обѣда, вызвать Наполеона, Шекспира и Пиѳагора. Маги не были настолько опытны, и наука ихъ, считаемая нынѣ за способы показывать фокусы, относилась съ большимъ благоговѣніемъ къ загробной тайнѣ. Эта бѣдная магія, учащая творить чудеса, какъ-будто можно хоть на мигъ измѣнить вѣчные, ненарушимые законы, имѣла ясное представленіе объ этихъ законахъ, на коихъ покоится все мірозданіе, и дѣлала маговъ настоящими властелинами, не даромъ же ихъ и называли царями. Она была для мудрецовъ блестящей звѣздой, показывающей путь къ Тому, предъ Кѣмъ все должно склониться въ святомъ почтеніи. Она примиряла разумъ и сердце; она заставляла видѣть въ жизни всего творенія проявленіе справедливости Божіей, такъ какъ нѣтъ дѣйствія безъ причины, и нѣтъ причины безъ послѣдствія, которое въ свою очередь становится самостоятельной причиной, зерномъ будущихъ дѣлъ. Тотъ, кто позналъ это, кто, по выраженію поэта, «за всѣ скорби славитъ Бога», тотъ постигъ истинный смыслъ земной жизни, тотъ превзошелъ ученыхъ, исписывающихъ толстые фоліанты, тотъ обрѣлъ путь спасенія.

Таково было ученіе гіерофантовъ, общее всѣмъ древнимъ школамъ. Поэтому нѣтъ ничего удивительнаго, что оно, прикрытое тѣми или другими символами, сохранилось въ нѣкоторыхъ нашихъ книгахъ, хотя, поражая своей формой, ускользаетъ отъ пониманія своимъ внутреннимъ содержаніемъ. Не все ли равно, на самомъ дѣлѣ, для обозначенія, напримѣръ, какой-нибудь планеты вмѣсто ея названія взять металлъ, ей посвященный, и отлить статую, по своему матеріалу отвѣчающую семи астрологическимъ свѣтиламъ. Измѣнится ли сущность закона, если передать его гіероглифомъ тетраграммы