Астрея. Имперский символизм в XVI веке - [5]

в противопоставлении civitas Dei, но как град, представляющий земную часть Церкви, царство вечного мира на земле, как говорил Алкуин.

В таком виде фигурам папы и императора суждено было пройти через всё Средневековье: папа – глава церкви; император – глава мира. император никогда не имел в мире реальной власти, сравнимой с реальной властью папы в церкви. Он управлял лишь некоторыми территориями, большей частью в Германии, с очень расплывчатым и часто оспариваемым суверенитетом над другими монархиями. Но, несмотря на кажущуюся неэффективность, он одним своим существованием подтверждал ту истину, что вся Европа произошла из одного корня Римской империи, и поддерживал идею главенства Рима над всем миром, идею мирового единства. В отношениях папы и императора существовала симметрия. Нельзя сказать, что они были равнозначной парой, поскольку папа стоял выше императора, и от папы император получал свою корону. При этом последний повторял духовную модель в светском устройстве. Папа есть Викарий Христа, и император также находится в особых отношениях с Господом, которые легче всего понять, представив его в роли церковного диакона, стоящего на кафедре с императорской короной на голове и обнажённым мечом в руке, чтобы в день Рождества Христова прочесть из Писания: «В те дни вышло от кесаря Августа повеление сделать перепись по всей земле». Занимая низшую ступень диакона в духовной иерархии и высшую в мирской, император поддерживает пришествие Христа в этот мир с помощью меча своего светского правосудия. Император Сигизмунд прочёл этот отрывок на Рождество 1414 года перед Констанцским Вселенским собором[18]. Полномочия императоров на церковных соборах и их право выдвигать предложения по реформе церкви, являвшееся предметом бесконечных споров в период Реформации, вытекают из религиозных связей имперской власти.

Сакрализация идеи империи опиралась на традиционное представление о судьбоносной роли Рима, как исторической подготовки к рождению Христа. Эта традиция плохо соотносится со взглядом Августина на civitas terrena, но она появилась уже после того, как империя стала христианской при Константине, через адаптацию христианскими апологетами, в особенности Евсевием и Лактанцием, языческих имперских мотивов. Эпоха Августа была высшим примером объединённого и пребывающего в спокойствии мира под властью Римской империи, и именно ей выпала честь увидеть рождение Христа. Согласившись прийти в мир, находящийся под властью римского закона и величайшего из цезарей, Христос тем самым освятил римский мировой порядок и римское правосудие. Так, прославлявшая Августа «Энеида» Вергилия стала полусакральной поэмой, воспевавшей исторический контекст рождения Спасителя. Более того, считалось, что Вергилий слышал пророческий голос, когда в четвёртой эклоге провозгласил, что вскоре возвратится золотой век, а с ним царство девы Астреи или Справедливости, и родится мальчик, который будет править этим обновлённым миром. Эти слова было принято относить к рождению Христа в золотой век правления Августа[19]. Такие ассоциации позволяли применять языческую имперскую риторику о периодических обновлениях империи или возвращении золотого века к средневековым христианским императорам, сохраняя в христианизированной форме содержавшийся в ней циклический взгляд на историю. Renovatio империи будет подразумевать духовное обновление, ибо в возрождённом мире, в новом золотом веке спокойствия и справедливости будет править Христос.

Подобный мистицизм не должен заслонять того факта, что и тогда, и в последующие эпохи это воспринималось как восстановление в лице Карла Великого и сохранение в будущих средневековых императорах именно власти, контроля в буквальном смысле слова, права господствовать над всем миром. Перенос империи станет затем краеугольным камнем традиций германского империализма в том смысле, что империя была взята у греков и передана германцам в лице Карла Великого. И одновременно это станет одним из аргументов в притязаниях французской монархии на главенство в Европе, ведь разве Карл Великий не был королём франков?

Возложение императорской короны на голову Карла, трактуемое впоследствии как передача империи германцам или франкам, в то время так не воспринималось. Никто не ставил себе сознательной цели возложить управление на какую-либо одну нацию или династию. Но мы знаем, что в последующие времена императорский титул оставался у северных правителей. Поэтому здесь возможна ещё одна интерпретация этого события, а именно как переноса империи на север. Такое положение было неизбежно с самого начала, поскольку, если свести всю ситуацию, о которой много теоретизировали после, на самый очевидный уровень, причина, по которой папе был нужен император, заключалась в необходимости иметь светского союзника для защиты, а светская власть находилась в руках северных варваров.

Идеал императора, выросший впоследствии вокруг имени Карла Великого в циклах эпической поэзии, принял специфический северный оттенок. Идея имперского правителя в них транспонируется на феодальный мир, где имперские