Аскетизм по православно-христианскому учению. Книга первая: Критический обзор важнейшей литературы вопроса - [169]
Трудно согласиться и с тем, как Соловьев объясняет происхождение и значение чувства «жалости», лежащего в основе нравственного отношения к другим людям. Чувство «стыда» для объяснения «жалости» привлекается у него тенденциозно, без всякой нужды. Происхождение и значение чувства «жалости» и без того гораздо прямее объясняется в другом месте совершенно удовлетворительно у самого Соловьева. По его словам, «чувство жалости выражает внутреннюю солидарность живых существ», [2075] разумеется, без всякого указания именно на ненормальный способ их происхождения, который является эгоистическим, плотским, а потому недолжным по самому существу своему. Ведь человек чувствует «жалость» не только к людям, но и «ко всему живому, ко всей твари». [2076] По признанно самого Соловьева, «чувство жалости не имеет внешних границ своего применения». [2077] Естественная, органическая связь всех существ, как частей одного целого, есть данное опыта, а не умозрительная идея только, а потому и психологическое выражение этой связи — внутреннее участие одного существа в страдании других, сострадание или жалость — нечто понятное и с эмпирической точки зрения, как выражение естественной и очевидной солидарности всего существующего. Это участие существ друг в друге соответствует ясному смыслу вселенной. [2078] Таким образом, чувство жалости оказывается здесь выражением «естественного» состояния природы, а не реакцией против ненормального способа размножения.
Выводить «совесть» из «стыда» также едва-ли справедливо. Проявление «совести», действительно, часто сопровождается «стыдом», но сами они далеко не всегда наблюдаются вместе с последним. Следовательно, отсюда можно вывести, что хотя «совесть» и «стыд» находятся между собой в тесном взаимоотношении, [2079] однако все же далеко не покрывают друг друга, и их действительную близость нельзя преувеличивать и возводить в тожество. Не все то осуждается «совестью», что возбуждает по отношению к себе чувство «стыда». [2080] При этом, что также очень важно, чувству «стыда» нельзя даже приписывать во всех случаях благоприятствующей роли в деле нравственного развития.
По справедливым словам К. Д. Ушинского, «есть проступки, которых нельзя иначе исправить, как открыв их, и такие-то именно очень часто не исправляются, подавляемые чувством стыда». В этом случае мы видим, что чувство стыда «является столько же вредным, сколько в других полезным, и что, следовательно, в нравственном отношении это чувство, рассматриваемое независимо от тех представлений, с которыми оно соединяется, безразлично, ни хорошо, ни дурно, как и все остальные элементарные чувства». [2081] [2082]
Что касается патристического учения, то оно, действительно, признает за чувством «стыда» большое педагогически аскетическое значение. По словам св. Григория Н., «иную враждебную и беззаконную мысль невозможно угасить иначе, как уничтожая ее стыдом» (μὴ αἰσχύνης αὐτοῦ τὸν ἀφανισμὸν ἐμποιούσης). [2083] «Великим и сильным средством для избежания греха» служит обыкновенно «присущий людям стыд» (ἡ ἐναποκειμένη τοῖς ἀνθρώποις αἰδώς), для того и вложенный в людей Богом, чтобы такое расположение души производило в них «отвращение от худшего». [2084] По учению преп. Исаака С., «колебанию ума препятствуют стыд и страх. А по мере недостатка страха и стыда, уму дается побуждение непрестанно кружиться». [2085] Вообще, по наблюдению Григория Н., «стыд часто больше страха научал избегать дел несоответственных». [2086] При этом проявления «стыда» связываются иногда с преобладанием в жизни человека «страсти». [2087] Вообще, если, согласно святоотеческой психологии, «стыд» имеет ближайшее и непосредственное отношение к «страху», а этому последнему несомненно принадлежит важное аскетическое значение, то и аскетическое значение «стыда» не может быть отрицаемо. [2088]
Однако, как ни важно значение, которое придавалось чувству «стыда» в патристической аскетической письменности, все же это чувство никогда не полагалось в основу аскетизма христианского, не рассматривалось в качестве его исходного момента и характерного, специфического, основного движущего мотива. Этот принцип и не мог выразить собой специфических особенностей христианского подвижничества, как такой жизнедеятельности, которая проистекает вполне и всецело из настроения самопреданной любви к Богу и осуществляется в целях достижения непосредственного богообщения. Вот почему, хотя чувство «стыда» и выступает в патристическом истолковании аскетизма, но лишь в качестве второстепенного, подчиненного момента, а не в смысле основного, исходного и источного начала. И это тем более, что «стыд» не составляет необходимой принадлежности нормальной природы человека. «Человек облечен стыдом за свое падение», [2089] — следовательно, только после него и вследствие его. Равным образом, и достижение совершенства «любви» сопровождается отсутствием «стыда». [2090]
Если мы обратимся к истории аскетических проявлений в роде человеческом, насколько они нам известны и понятны со стороны своих глубочайших, сокровенных оснований, то и в ней мы едва-ли увидим подтверждение тезиса Соловьева о том, что в основе этих проявлений лежало чувство «стыда», притом имеющее своим главным объектом обнаружения физической, «животной» природы. Наиболее серьезный и обстоятельный исследователь «Истории аскетизма» Zöckler возникновение, сущность и особенности «аскетизма», как явления общечеловеческого, поставляет в тесную связь с внушениями «
