Асгард — город богов - [23]

И этот крик, почти вопль: «Не трогать птицу! Пусть живёт здесь!». Благими намерениями вымощена дорога в ад, к смерти. И не только для чаек. Слишком я чуток. Все это стало для меня трагедией, вся история с чайкой, с людьми, которые чуть не убили её, потом трогательно заботились о ней, не разрешая поймать её и исцелить. Не веря мне! Как всегда.

И чайка не верила мне. Но после того, как я увидел её на берегу, не мог я поступить иначе. Не мог! Дело даже не в том, что я живо представил себе, как она дожидается этой минуты — выйти к морю, напиться, попробовать взмахнуть крыльями. Нет. Я понял другое. Она шла медленно-медленно. Особенно обратно в свою тюрьму. Почти как человек. В её осанке все мне открылось. Она хотела продлить эту минуту. У неё была душа. И она хотела жить. Пусть здесь, среди загорелых, жующих, старых и молодых, всех, кто иногда видел её, но не понял смысла происходящего. Да, не понял. Ни один из них не знал, что она борется со смертью. И даже не догадывался, вроде двух женщин, преградивших мне дорогу. Это было для меня страшнее, чем наблюдать чайку у воды.

* * *

Мальчишка двенадцати лет, которому я дал деньги, обманул меня. Он не принёс рыбы для чайки. Мальчишка местный, всезнающий, я хотел, чтобы у чайки остался друг, когда я уеду. И вот я увидел его на пляже снова, подошёл к нему. И он как ни в чем не бывало поздоровался со мной. И тут же добавил, что знакомые девочки обещали купить рыбу. Отговорка. Он явно был ошарашен тем, что в этой колышущейся толпе, в этом мареве, где человек исчезает, растворяется и где совсем нет лиц, одни плавки и купальники, его разыщут и узнают. Ну что ж, я разыскал и ни слова ему не сказал. Я ни о чем не спрашивал, я все понял, а когда он стал говорить о девочках, я повернулся и ушёл.

* * *

Ну вот, как всегда, когда ясно, что все зависит от меня, от моего умения, моей силы и быстроты, я постепенно преображаюсь. Чайка этого не замечает. Теперь моё тело наполняют тёплые волны, я не ощущаю мышц, я бегу без усилий, но не прибавляю скорости ни на шаг. Она нужна будет в самый последний миг Я упаду на грудь, на локти, вытяну руки, но произойдёт это мгновенно. Со стороны, наверное, никто не увидит этого.

Теперь другая трудность: сдержать себя… не спешить. Птица не должна понять, что со мной произошло, Вот мы выходим снова на песок. Какой круг? Я сбился со счёту. Я почти лечу. Странно это. Сначала медленно, отворачивая лицо в сторону, как будто не хочу даже смотреть на неё. Это ошибка, с её точки зрения: она подпускает меня даже ближе, чем на предыдущем круге. Всего один лёгкий прыжок, потом бросок. Бросок!

Не могло быть иначе. Птица бьёт крыльями, изгибает шею. Кусает мою руку до крови. Пустяки. Минуту спустя я заворачиваю её в махровое полотенце, как куклу. Она затихает. Ну а если вспомнить о богах, то какую встречу предвещает эта чайка?

* * *

Май. Я в Крыму, в Алуште, в санатории. У меня путёвка. И вот, когда я иду с чайкой в свой номер, мне впервые становится ясно, что Крым — часть моего маршрута.

Копетдаг. Кавказ. Приазовье и Крым. Как в замедленном кино, я направлялся на северо-запад, год от году приближаясь к той границе, на закате солнца, которую достигли асы и ваны. Самый северный участок её проходит по Скандинавии. Попаду ли я туда?..

* * *

Я надеялся на её благоразумие: не выпрыгнет же она с четвёртого этажа! Но часом позднее я перестал ей доверять. Срезав тонкую проволоку, на которой поколения отдыхающих сушили бельё, я в следующий за этим час сделал нечто вроде цепи. Звенья этой цепи вышли неровными, крупными. Я не особенно доволен был работой. Но что получилось, то получилось — я посадил птицу на цепь. Сначала она расхаживала по лоджии, гремя проволокой, потом успокоилась. Иногда посматривала на меня через стеклянную дверь, но я читал остаток вечера, не обращая на неё внимания. Надоело. Ужинать я не пошёл. Возник сосед. Я сказал ему:

— Лёня! Это животное вынуждено побыть с нами несколько дней по независящим от него обстоятельствам.

Лёня кивнул. Ему было приятно моё обращение, как-никак, если человеку стукнуло шестьдесят пять, он ценит некоторую фамильярность, уравнивающую положение вещей, обращение же по имени-отчеству обязывает не забывать о возрасте тогда, когда хочется забыть.

Он плюхнулся на кровать, стал ворошить газеты, надеясь найти в них ответы на самые простые вопросы, которые он мне неоднократно задавал. Но именно на простые вопросы ответов не было, как хорошо известно, газеты делаются такими же вот людьми, которые могут отвечать только на мудрёные вопросы, не иначе.

Послышался храп. Как повелось, я скатал матрас и вынес его на лоджию вместе с одеялом и простыней. Лёг. Проклюнулись звезды. Внизу, с другой стороны корпуса, ребята из хозрасчётной бригады москвичей, приехавшие сшибать деньгу, этакие здоровенные бородачи, уже собрали по рублю с каждого желающего, включая ребятню, и врубили магнитофон. Жарко дышали эстрадные певицы, но чаще грохотали ансамбли. Я привык уже. Только сначала я зажимал уши. Чайка вела себя смирно. Ещё час. Все смолкло вокруг. Тиха была аллея, как написал однажды мастер слова. Я осторожно вылез за перила лоджии. Из соседней комнаты меня могли заметить: туда вечно приходили к парням любопытные, неуёмные девицы, изображавшие веселье до двух ночи. Поэтому я повис на руках, и меня благополучно пронесло мимо номера пятьдесят восемь, затем мимо следующего и ещё одного. Я подтянулся, осторожно ступил на каменный пол лоджии, временно принадлежавшей счастливому обладателю великолепной удочки. Собственно, их там двое. Один из них негромко удивлённо вскрикнул — не то во сне, не то наяву. Но я уже повис на перилах и, резво перебирая руками, удалился. Удочку я держал в зубах. Она лёгкая. Вполне по силам.