Асфальт в горошек - [10]
Мы часто вспоминаем добром русичку Любовь Петровну Астафьеву. И недаром! Как же мы знали русскую грамматику! От зубов отлетало! Стоило ей войти в класс, как мы начинали трястись, но ее методы работали идеально. И двоечников почти не было! Потом была еще одна русичка, Ольга Викторовна Малахова. Ее муж, профессор Малахов, по-моему, преподавал в Институте русского языка и литературы. А она испытывала на нас многие его разработки, и, нужно сказать, весьма интересные. Уж про этих учительниц не скажешь, что они засушили литературу! Когда нам давали свободные темы, я много крамольного писала. Ни разу Ольга Викторовна не прочла мне лекции о соцреализме и т. п. Нет. И всегда хвалила. На удивление прогрессивная женщина для того времени!
Повторяю, на их уроках всегда была железная дисциплина. Любовь Петровну мы боялись и уважали. Да и остальных — тоже. Но больше всего я благоговела перед Татьяной Владимировной Брейтигам, преподавательницей биологии. По ее учебникам мы учились. Татьяна Владимировна лишь люто ненавидела лодырей, бездельников и двоечников и была к ним беспощадна. Меня она работать заставила. И постепенно смягчилась, хотя я боялась ее до одури. Под конец мы, посмею это сказать, даже подружились. И дружили, пока я не уехала из Ташкента. Все эти учителя были из почти вымершей породы настоящих преподавателей, которые не только ЗНАЛИ сами, но и умели эти знания передать.
Наверняка многие бывшие ученики пятидесятой школы помнят Лидию Ивановну Суздальцеву, преподавателя истории. Перед этим она работала в седьмой школе, учила и моего мужа, и мы с ним согласны: невероятная женщина! А преподавала она очень скользкий предмет: историю. Но чего только не знала! И как излагала материал! И никогда не отказывалась подискутировать на рискованные темы.
И Кнара Арташесовна. Химичка. До сих пор, вспоминая ее, я представляю циркового жонглера со сверкающими шарами в руках. Она ухитрялась спросить за один урок полкласса, да еще новый материал объяснить. Доходчиво! Ее уроки действительно походили на цирковые представления: блестящие, профессиональные, какие-то изысканные. Учитель от бога…
С учителем музыки мне так не повезло. Я была в составе первого выпуска школы им. Садыкова. Перед этим я уже успела поступить в школу им. Успенского, на фоно, но у нас не было инструмента. И возможности купить тоже не было. Ни денег, ни пианино в магазинах. Инструмент купили гораздо позже, и то мама доставала его по блату, через газету. Так что с первой школой ничего не вышло. На этот раз я поступила на скрипичное отделение. Первым моим учителем был Моисей Иосифович Фридман, прекрасный педагог, к сожалению, через два года он куда-то уехал, и вместо него у нас появился другой, репатриант из Шанхая. Свою работу он откровенно не любил и заразил своим равнодушием меня. Нет, школу я закончила. Потому что были и другие преподаватели. Дмитрий Дмитриевич Тарасевич. Завуч. Сокращенно — ДДТ. Он был истинным ЭНТУЗИАСТОМ. И организовал оркестр: сам он был виолончелистом и при этом ездил на мотоцикле. Как-то не совмещается… Во всяком случае, с тех пор у меня не было ни одного свободного выходного. Воскресенье — яволь, герр официр, нах шуле! Бегом! В качестве уважительных причин рассматривались сибирская язва, желтая лихорадка, чума, холера и природные катаклизмы. Все остальное в расчет не принималось.
Много лет я просидела в первых скрипках рядом с Леней Туровским. Леня был славным парнем и стал способным врачом. В двадцать семь лет он уже был заведующим реанимацией в 6-й городской больнице. Сейчас он живет в Нью-Йорке. Первой виолончелью была Лена Бронова, спокойная милая девочка, немного старше меня. Жила она на Урицкого, в доме САКУ, то есть Среднеазиатского Коммунистического университета. А Леня тоже жил на Малясова, только ближе к Энгельса.
За все труды на оркестровой ниве нас освобождали от хора. Нет, хор, конечно, хуже! Но и лишаться всех воскресений — несправедливо! Попробуй остаться дома! За тобой сразу явятся. Помню, как мама однажды увезла меня на праздник Дня печати в профилакторий издательства. Там было так весело! Много цветов, зелени, еды… А я ныла, что мне нужно на репетицию. Бедная мама отправила меня домой, попросив какое-то начальство взять меня в машину. Не успела я переступить порог, как папа зловеще объявил:
— За тобой уже приходили!
Охо-хонюшки…
Тамара Джурунцева, тоже наша, малясовская, вспоминает, как ДДТ как-то заставил ее дирижировать нашим оркестром. Потом я тоже это вспомнила. Не Тамару именно, к сожалению, а сам случай…
Тут я вынуждена сделать маленькое отступление: я по жизни человек усредненной везучести. Вот, например, с деньгами у меня неразделенная всюжизненная любовь. То есть я их люблю, они меня — никогда. А вот на что мне решительно везет — на людей. Господи, сколько же умных, хороших, порядочных людей мне пришлось встретить за свою жизнь! И это везение ни разу мне не изменило!
Но среди них были те, к которым я испытываю благоговейную любовь и почтение. ОГРОМНУЮ любовь. ОГРОМНОЕ благоговение. ОГРОМНОЕ почтение.
Их всего двое. И никого уже нет на свете.
Эта книга посвящена моему родному городу. Когда-то веселому, оживленному, в котором, казалось, царил вечный праздник. Ташкент — столица солнца и тепла. Именно тепло было главной особенностью Ташкента. Тепло человеческое. Тепло земли. Город, у которого было сердце. Тот город остался только в наших воспоминаниях. Очень хочется, чтобы нынешние жители и те, кто уехал, помнили наш Ташкент. Настоящий.
Тему автобиографических записок Михаила Черейского можно было бы определить так: советское детство 50-60-х годов прошлого века. Действие рассказанных в этой книге историй происходит в Ленинграде, Москве и маленьком гарнизонном городке на Дальнем Востоке, где в авиационной части служил отец автора. Ярко и остроумно написанная книга Черейского будет интересна многим. Те, кто родился позднее, узнают подробности быта, каким он был более полувека назад, — подробности смешные и забавные, грустные и порой драматические, а иногда и неправдоподобные, на наш сегодняшний взгляд.
Советские люди с признательностью и благоговением вспоминают первых созидателей Коммунистической партии, среди которых наша благодарная память выдвигает любимого ученика В. И. Ленина, одного из первых рабочих — профессиональных революционеров, народного героя Ивана Васильевича Бабушкина, истории жизни которого посвящена настоящая книга.
Селеста АльбареГосподин ПрустВоспоминания, записанные Жоржем БельмономЛишь в конце XX века Селеста Альбаре нарушила обет молчания, данный ею самой себе у постели умирающего Марселя Пруста.На ее глазах протекала жизнь "великого затворника". Она готовила ему кофе, выполняла прихоти и приносила листы рукописей. Она разделила его ночное существование, принеся себя в жертву его великому письму. С нею он был откровенен. Никто глубже нее не знал его подлинной биографии. Если у Селесты Альбаре и были мотивы для полувекового молчания, то это только беззаветная любовь, которой согрета каждая страница этой книги.
Книга французского ученого Ж.-П. Неродо посвящена наследнику и преемнику Гая Юлия Цезаря, известнейшему правителю, создателю Римской империи — принцепсу Августу (63 г. до н. э. — 14 г. н. э.). Особенностью ее является то, что автор стремится раскрыть не образ политика, а тайну личности этого загадочного человека. Он срывает маску, которую всю жизнь носил первый император, и делает это с чисто французской легкостью, увлекательно и свободно. Неродо досконально изучил все источники, относящиеся к жизни Гая Октавия — Цезаря Октавиана — Августа, и заглянул во внутренний мир этого человека, имевшего последовательно три имени.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.