Артюр Рембо - [9]

Для полноты картины надо также упомянуть сохранившуюся французскую грамматику, снабженную примечаниями, и различные арабские бумаги, в том числе утерянную ныне тетрадь, озаглавленную «Шутки, игра слов и т. д.»; говорили также о томе Корана с пометками Фредерика Рембо.

Абд аль-Кадир капитулировал в 1847 году; лейтенант Рембо оставался в Себду до самого 1850 года. Вернувшись во Францию 26 июня 1850-го, он был вынужден прозябать где-то в резерве, пока не получил звание капитана и назначение во второй батальон 47-го пехотного полка, расквартированного в Арденнах. Штаб полка и 2-й батальон располагались в Мезьере, 1-й батальон — в Живе, а резерв — в Рокруа.

Нетрудно себе представить, что капитан Рембо смертельно скучал в этом маленьком городке с узенькими улочками, где почти ничего не происходило. Должно быть, он тосковал по африканскому солнцу, по пескам и атакам, по былой ответственности и постоянным опасностям.

Вот тогда-то он и оказался в Шарлевиле, на Музыкальной площади…

Витали определенно испытывала нежные чувства к красавцу-офицеру. Она мечтала о прочном браке, основанном на строгих религиозных и моральных принципах, о детях и о том, как строго она будет их воспитывать, дабы научить быть стойкими в неудачах и жизненных неурядицах. Капитан Рембо, в свою очередь, отметил достоинства этой крестьянской девушки: несгибаемую волю, сильное чувство долга, врожденную склонность к экономии и требовательную строгость в одежде.

Молодожены поселились у отца Витали, все в том же доме 12 по улице Наполеона.

Прежде чем продолжить наш рассказ, следует, однако, описать обоих супругов (фотографий или портретов не сохранилось).

Вот что говорит о Витали Рембо ее зять Пьер Дюфур (литературный псевдоним Патерн Берришон): «Это была женщина выше среднего роста, с темно-русыми волосами над широким лбом, с лицом несколько смуглым, аккуратным прямым носом и миниатюрным ртом. Худая, с длинными, немного узловатыми руками, она выглядела высокомерной и в то же время энергичной».

Он замечает, что под этой суровой оболочкой скрывалась «душа необыкновенно тонкая, чуткая», и добавляет, что она была женщиной крайне нервной и в детстве страдала сомнамбулизмом. Наконец, следует сказать, что она хорошо владела пером. Ее письма, опубликованные Брие¹¹, носят отпечаток благородства и простоты, их стиль напоминает «великий век»[8].

Жан Бургиньон рисует ее крестьянкой среднего роста, с лицом морщинистым и довольно красным, с ясными синими глазами. «Я ни разу не видел, чтобы она смеялась или улыбалась», — добавляет Луи Пьеркен, один из друзей Артюра.

К несчастью, те самые ее качества, что пленили капитана Рембо и выглядели издалека как несомненные достоинства, вблизи оказались невыносимыми недостатками. Ее глубокая религиозность проявлялась в виде чудовищной нетерпимости: она сочетала в себе ограниченность янсениста с железной логикой гугенота. Добавим к этому изрядную долю фарисейства — мнение окружающих очень много значило для нее. Она судила о людях больше по благосостоянию, чем по достоинствам, презирала бедняков и обездоленных, считая их ни на что не способными неудачниками.

Решимость ее характера питал безграничный деспотизм: она не терпела никаких посягательств на полноту своей власти, никаких советов, никаких упреков. Нет ничего удивительного в том, что она перессорилась со всеми соседями и, так сказать, со всем миром. Женщина с чувством долга? Что ж, капитан получил то, что хотел. Однако проявление чувства долга — это подарок: важно не то, что дарят, а то, как это делается. Исполняя долг, большинство людей испытывает радость и обретает душевное равновесие. Она же находила в этом повод для гордости и какое-то мрачное наслаждение. Нельзя сказать, что Витали была совершенно неспособна любить, но объект любви должен был покоряться ее воле. «Господь наградил меня сильным сердцем, полным мужества и отваги», — писала она Полю Верлену. Чем больше ей сопротивлялись, тем больше она сжимала тиски. И если позже она будет жаловаться, что несчастна, что ей на долю достались одни лишь страдания и слезы, так это потому, что взлелеянная ею жесткая дисциплина отогнала от нее всех, и вокруг Витали образовался вакуум. Мы увидим, как ее оставит муж, как старший сын сделается разносчиком газет, а потом завербуется на пять лет в армию только для того, чтобы досадить ей, а младший, Артюр, будет мечтать об одном — как оказаться от нее подальше. Витали чуть не порвала отношений со своей дочерью Изабель, добрейшей душой, только из-за того, что та вышла замуж не за солидного арденнского землевладельца, а за какого-то парижского писаку.

Марсель Кулон, описывая Витали, говорил в шутку, что она представляла собой нечто среднее между Брутом и мадам Лепик, матерью Поля де Карота. Верлен — не менее шутливо — называл ее матерью Гракхов.

Что за человек был капитан Рембо? Мы мало знаем об этом, и оттого гораздо хуже, чем могли бы, знаем его сына. Патерн Берришон никогда не видел его самого, но, вероятно, видел какой-то его портрет; он описывает его так: «Голубоглазый блондин среднего роста, с высоким лбом, коротким, чуть вздернутым носом, пухлыми губами, усами и эспаньолкой по тогдашней моде». Он добавляет также, что характер у него был «непостоянный, беспечный и необузданный». Позже мы увидим, что он был совершенно не способен смириться с обстоятельствами, которые были ему неприятны. Кроме того, его стиль свидетельствует об импульсивности и высокомерии. Высказывания на его счет иных биографов совершенно необоснованны: то, что Рембо в свое время был занят в Арабском отделе, не доказывает, что он пил, а то, что полки, где он служил, постоянно переезжали с места на место, вовсе не говорит о том, что у него была склонность к бродяжничеству. Наконец, нет никаких доказательств его безверия, а то, что он был погребен в полном соответствии с церковным обрядом, свидетельствует скорее об обратном. Но вполне возможно — и вполне понятно, — что ханжество жены его раздражало. «Каждый раз, когда ей случалось проходить мимо маленькой статуи Девы Марии, стоявшей в нише в стене, выходившей в сад, она становилась перед ней на колени; так происходило порой по двадцать раз на день», — пишет Брие. «Каждый вечер, прежде чем удалиться в спальню, она благословляла дом, и отдельно, уже лежа в кровати, горничную Мари».