Артемий Волынский - [96]
Кажется, последней каплей, переполнившей чашу терпения императорского фаворита, стал описанный французским послом маркизом де Шетарди и неизвестным русским автором «Замечаний» на записки Манштейна конфликт. В ответ на просьбу польского посла Огинского о возмещении убытков, причиненных шляхте проходившими по территории Речи Посполитой русскими войсками, герцог изъявил согласие, а Волынский, напротив, подал письменное мнение о недопустимости подобных уступок, на которые его оппонент мог пойти из «личных интересов» (герцог Курляндии являлся вассалом польского короля). Произошло публичное объяснение, и взбешенный Бирон заявил, что ему «не возможно служить ее величеству вместе с людьми, возводящими на него такую клевету», после чего Волынскому был запрещен приезд ко двору, что отметил Шетарди в депеше от 29 марта 1740 года>{420}. Этот инцидент изображен на картине В.И. Якоби « А.П. Волынский на заседании Кабинета министров» (1875): Артемий Петрович разрывает бумагу с польскими претензиями, а среди испуганных присутствующих за ним пристально наблюдают коварный Остерман и спрятавшийся за ширмой Бирон.
Показания «клиентов» Волынского говорят о том, что весной 1740 года они ловили каждый слух о судьбе «патрона», противостоявшего фавориту. Взятый следствием 20 апреля асессор Василий Смирнов признался, что говорил Гладкову: «Когда де уже кабинет министра герцог сшибет, то де уже и протчим как стоять». Он же рассказал и о том, что Артемий Петрович будто бы прямо во дворце схватился за шпагу, «и ежели бы де не фамилия и не дети ево Волынского, то б де он Волынской его светлость заколол»>{421}. Первоисточник этой «информации» следователи так и не обнаружили, но выяснили, что опасные разговоры вели и другие — архитектор Иван Бланк, инспектор Петр Арнардер, подмастерье Илья Сурмин, какой-то так и не найденный «учитель».
Будучи отлученным от двора, министр пока продолжал исполнять свои обязанности: последнюю бумагу, направленную из Кабинета в Штате контору, он подписал 31 марта. Судя по черновым журналам Кабинета, «господа кабинет министры» (так обозначали Волынского и Черкасского при отсутствовавшем в марте Остермане) заседали 4 апреля; потом последовал перерыв, и 15-го на работе был уже только Черкасский>{422}.
Фавориту оказалось нелегко получить санкцию государыни на расправу с Волынским. Миних утверждал, что «сам был свидетелем, как императрица громко плакала, когда Бирон в раздражении угрожал покинуть ее, если она не пожертвует ему Волынским и другими», а секретарь Артемия Петровича Василий Гладков показал на следствии, что слышал от асессора Смирнова, как Бирон, стоя перед Анной Иоанновной на коленях, говорил: «Либо ему быть, либо мне». Государыню подталкивали к возложению опалы на Волынского и другие вельможи. Как докладывал саксонский посланник Зум 9 апреля 1740 года, давний противник Артемия Петровича обер-шталмейстер Куракин пытался внушить Анне, что ее дядя Петр I «застал Волынского уже на такой скверной дороге, что накинул ему петлю на шею». «Волынский, — убеждал придворный императрицу, — с тех пор стал еще хуже; следовательно, если ваше величество не затянете петли и не повесите негодяя, то мне кажется, что в этом отношении желание и намерение великого государя не будет выполнено»>{423}.
Сам же опальный метался в поисках защиты. Бирон отказался принять его; Волынский кинулся к братьям Минихам, спрашивал, как обстоит его дело, у барона Менгдена, и услышал ответ: «Его светлость (Бирон. — И. К.) безмерно на него, Волынского, гневен и изволит де говорить, что более с ним, Волынским, вместе жить не хочет»>{424}. Вскоре вопрос был решен. 12 апреля именной указ императрицы повелел «взять» в Тайную канцелярию секретаря Муромцева и дворецкого Василия Кубанца. Делопроизводство следственной комиссии открывается недатированным и не имеющим начала докладом о необходимости следствия по поводу адресованного императрице письма 1739 года и других подозрительных поступков министра (вроде составления проекта об «убавке армии») — очевидно, упомянутым «мнением», подготовленным Остерманом>{425}.
На следующий день апреля новый указ отрешил опального «от егермейстерских и кабинетских дел» и потребовал пресечь «всякое с ним, Волынским, сообщение», изъять его «проэкт» и прочие бумаги — и поднять прощенное «казанское дело» десятилетней давности. В тот же день была создана «генералитетская» комиссия для расследования «преступлений» кабинет-министра, резиденцией которой стал «Италианский дом» — небольшой загородный дворец, выстроенный в 1712 году на левом берегу Фонтанки для будущей Екатерины I. В комиссию вошли старый фельдмаршал князь Иван Трубецкой, генералы Григорий Чернышев, Александр Румянцев, Василий Репнин, Андрей Ушаков и Никита Трубецкой, сенаторы Василий Новосильцев, Михаил Хрущов и Петр Шипов, киевский губернатор тайный советник Иван Неплюев. Им было поручено допросить обвиняемого «по пунктам» и провести следствие по другим документам, «которые в комиссию сообщены»>{426}. Судя по тексту этого последнего указа, можно полагать, что пауза между объявлением опалы и арестом нужна была для того, чтобы сформулировать пункты обвинения, начиная с отложенного «дела» о вымогательстве денег у инородцев в 1730 году.
