Артем Гармаш - [77]

Артем признался, что он и сам думал о том, чтобы выехать из Славгорода. И правда, что это за жизнь, когда вынужден скрываться? Да, он собирался выехать, но не в село. В Харьков. Будучи там, виделся со своими товарищами по заводу. Все в Красной гвардии. Звали к себе. Кузнецов стал возражать. Нечего ему с одной рукой делать в Красной гвардии. А в селе не только подлечился бы, — слыхал же, что рассказывала мать!

— Непочатый край работы для нас на селе. Вот бы лечился и дело бы делал. Мать завтра пойдет на базар искать попутчиков, чтобы санями, а не поездом из города тебе выехать. Меньше риска.

— А как ты, Василь Иванович, с оружием думаешь? Всего же, надеюсь, не заберешь в батальон?

— Нет, не заберу.

— Мы тут с хлопцами об этом уже толковали.

— Ну, и что решили?

— По-братски — пополам. Видишь ли, хоть оружие, собственно говоря, твое…

— Какое там мое! Оружие — это такая штука, что если из рук его выпустил, то оно уже не твое. Но не в этом дело. Трудно вывезти, не стоит рисковать. А здесь оно не меньше нужно: патронный завод, мост.

— А что мост?

— Надо, Артем, и вперед заглядывать. Сам сапер, знаешь, что такое мост. Да еще через такую реку, как Днепр!

— Куда же ты думаешь с батальоном податься?

— Дал телеграмму в Харьков, прямо съезду: жду приказа на станции Ромодан.

— Но ведь плохо без оружия.

— Один клинок казацкий для начала уже есть. Добудут, чертовы дети! Вот приеду, я им холода напущу!

— А когда же ты думаешь на Ромодан?

— Думал — завтра, да не удастся: не управились. Перенесли похороны Тесленко на послезавтра.

— Вот уже и похороны! — грустно сказал Артем и некоторое время молчал. Вдруг он приподнялся: — А ведь только минувшей ночью я ж разговаривал с ним. Будто и сейчас еще чувствую свою руку в его руке: «Удачи!» Потом обнял за плечи и спрашивает: «А на душе как? Все в порядке? Ты не думай о смерти. Ты о жизни думай…»

— Вот так Тесленко и умер. Не о смерти, а о жизни думал. — Кузнецов помолчал немного и добавил: — За обшлагом рукава шинели нашли рекомендацию в партию. Для Романа Безуглого. На полуслове оборвана. Может, как раз когда писал, услышал топот сапог по лестнице…

Тик-так, тик-так… — звонко тикали ходики в напряженной тишине. Оба долго молчали. Снова заговорил Кузнецов:

— На комитете постановили похороны устроить такие, какие заслужил он, — многолюдные, торжественные.

— Да ему теперь, мертвому, все равно.

— А ведь человек, Артюша, живет не только пока дышит, пока сердце в нем бьется. Так живут животные. Правда, и люди некоторые тоже. Но настоящий человек… Разве Тесленко не жив и сейчас в памяти нашей, в сердцах сотен, тысяч людей, которые его знали, любили, уважали? В самом нашем деле, великом, бессмертном, которому он самоотверженно служил до последнего дыхания. Вся наша Красная гвардия вместе со всем народом будет идти за гробом. С оружием. Пусть закаляются! Ведь не только в бою закаляется людское сердце, но и над гробом убитого товарища.

— А что, если они…

— Пусть только сунутся! Без малого полтысячи штыков! Да и среди остальных рабочих, невооруженных, не одна сотня будет таких, что не совсем с пустыми руками. Пусть только попробуют!..

Допоздна в эту ночь не спали Артем с Кузнецовым и все наговориться не могли. Потом усталость начала брать свое. Длиннее становились паузы. Напоследок Артем сказал:

— Вот разъедемся. А встретимся ли еще когда-нибудь?

— Встретимся, — не очень уверенно сказал, засыпая, Кузнецов.

— За эти полгода в батальоне возле тебя, Василь Иванович, я будто на целую голову вырос.

Ничего на это не ответил Кузнецов. Спал уже спокойным, глубоким сном очень усталого человека.

Тогда Артем, лежавший на боку, перевернулся на спину, удобнее примостил раненую руку и приказал себе спать. Но сегодня приказ этот что-то плохо действовал. Лежал в темноте с открытыми глазами и чего-чего только не передумал в эти часы!

«Значит, прощай, Славгород!» И вспомнилось сразу, как семь лет назад, еще сельским хлопцем, впервые приехал он с помещичьим приказчиком в этот город за железом для кузницы. Словно вчера это было, так отчетливо вспомнил себя в тот миг, когда въехали на пригорок и перед ними в долине открылся никогда еще не виданный город (о котором столько уже слышал) — с каменными домами, заводскими трубами… Вспомнилось, как он с Митькой Морозом был вечером в гостях у Супрунов. Мирослава в цветастом сарафане, прямо с Днепра, пришла с подругами к чаю. «Русалки! Явились наконец!» — сказал отец Мирославы. Артем сразу же среди трех девушек узнал Мирославу, хотя и видел ее единственный раз, когда-то в Ветровой Балке, еще совсем девчонкой. И в первую минуту подумал даже, не подшутил ли Митько над ним, обещая познакомить его с революционеркой. Нет, не такой представлял он себе ее! Совсем ведь молоденькая, смешливая! И только потом уже, когда разговорились, понял, почему и Митько, и тетя Маруся с таким уважением говорили о ней… Вспомнил даже, что именно она дала ему тогда из литературы: несколько экземпляров «Социал-демократа» и один номер «Рабочей газеты» за ноябрь 1910 года с очерченной красным карандашом статьей Ленина «Уроки революции». Вспомнил, что сказала, когда он уходил: «До свиданья, товарищ!»