Артем Гармаш - [76]

Катря все время слушала очень внимательно, а под конец не удержалась, тихонько спросила Марусю:

— И как он не боится? Да ведь его ищут!

— А что они сделают с ним сейчас? Разве люди его отдадут?

— А по дороге домой?

— В колонне пойдет.

— Вчера, — продолжал Кузнецов, — сюда, в город, приехали несколько крестьян из одного села, Славгородского же уезда. Что их пригнало за сорок верст по бездорожью, в метель? Приехали искать помощи и защиты. И не в «Крестьянский союз», где заправляют эсеры да кулачье. Нет! К своему брату — рабочему!..

В кратких словах он передал рассказ ветробалчан о лебеде в хлебе, об издевательствах над солдатками, над беднотой, о кутузке при волости…

— «Нельзя дальше так жить! — говорила пожилая крестьянка, всю жизнь гнувшая спину на помещичьей, кулацкой земле. — Надо спасаться!» Вы только вдумайтесь, товарищи, в эти слова! — продолжал Кузнецов. — «Надо спасаться». А спасение одно: Советская власть! Власть рабочих и сельской бедноты. Иного спасения нет!

Уже не меньше четверти часа говорил Кузнецов. К концу его речи стрельбы почти не было слышно. Раздавались только одиночные выстрелы. Кузнецов нарочно сделал длинную паузу, чтобы все услышали это, и потом уже кончил свою речь:

— Сегодня в Харькове приступает к работе Первый Всеукраинский съезд Советов рабочих и солдатских депутатов. Сегодня — великий день для Украины. В лице своих лучших сынов украинский народ, как настоящий хозяин, возьмет судьбу свою в собственные руки… Сам решит вопрос о власти. Да здравствует Советская власть на Украине! Да здравствует нерушимый братский союз украинского народа с русским народом! Да здравствует товарищ Ленин!..

Уже на думской башне пробило три часа. И снова на трибуну поднялся Шевчук.

— Сегодня в Харькове, как вы уже знаете из слов предыдущего оратора, товарища Кузнецова, открывается Первый Всеукраинский съезд Советов рабочих и солдатских депутатов. Об этом нам сообщили телеграммой наши депутаты — Гаевой и Савчук. От имени рабочих машиностроительного завода предлагаю присоединиться к нам и послать съезду приветственную телеграмму…

Гул одобрения не дал ему закончить фразы. Шевчук огласил текст телеграммы, и еще не успели стихнуть аплодисменты, как одновременно в нескольких местах площади низкие голоса начали и сразу вся толпа подхватила слова величественной песни:

Вставай, проклятьем заклейменный,

Весь мир голодных и рабов!

Кипит наш разум возмущенный

И в смертный бой вести готов…

Катря впервые слышала эту песню, не знала слов и сначала среди всех присутствующих на площади была, может, единственной, которая не пела. Пели в колоннах, пели люди, которые пришли группами или в одиночку. Пели солдаты, которые были в толпе, каждый — вытянувшись, с рукой «под козырек». Пела Маруся рядом. И даже Мусий неразборчиво гудел над ухом своим басом.

Тогда Катря стала вслушиваться в слова песни, которую пела Маруся. Сперва робко, как бы одним сердцем и устами, петь начала, а потом голос все крепчал, наливался гневом и ясной надеждой:

Весь мир насилья мы разрушим

До основанья, а затем

Мы наш, мы новый мир построим,

Кто был ничем, тот станет всем.

Это есть наш последний

И решительный бой,

С Интернационалом

Воспрянет род людской!

XXII

Кузнецов пришел к Рябошапке в полночь. Артем от Михайлы уже знал о митинге и о том, что полуботьковцы освободили всех арестованных, в том числе и Федора Ивановича, и Мирославу. Вполне понятно, что первый вопрос Артема Кузнецову был: виделся ли он с ними?

— А иначе чего бы я так поздно пришел!

Виделся он с Федором Ивановичем. Больше ни с кем, так как домой к Бондаренко нельзя было зайти — слежка. Но самому Федору Ивановичу удалось выскользнуть из дому. Встретились у Безуглого.

— Как дядя Федор?

— Что ему, в первый раз?

— А Мирослава как? — пристально взглянул Артем на товарища.

— Во время ареста держалась очень хорошо, говорит Федор Иванович. И давай спать, дружище! А то мне нужно вставать рано.

— А почему рано?

— Чтобы вместе с народом незаметно на патронный завод пройти. Быть может, удастся завтра хотя бы вагон патронов в Харьков отправить. Ты же сам говорил.

Ложась спать, хозяйка укутала теплым платком чайник, чтобы не остыл. Но Кузнецов не захотел ужинать. Она заранее и постелила обоим: Артему — на кровати Михайла, как и вчера (сам Михайло пошел в ночную смену), а «новенькому» — на полу, рядом с кроватью. Так и легли. Артем, правда, настаивал:

— Василь Иванович, ты ложись на кровать.

Кузнецов был лет на десять старше Артема, и, хоть они и были на «ты», обращался к нему Артем из уважения по имени и отчеству.

— А разве это кровать? Это ж… госпитальная койка, — сказал Кузнецов. — Как рука? Кость цела?

— Кажется.

— Мирослава Наумовна хотела прийти, чтобы осмотреть. Но я предостерег: можно таких гостей непрошеных за собой привести! Да и потом — у вас же там, в селе, больница есть.

— А при чем тут село?

Кузнецов молча скинул сапоги, но раздеваться не стал. Наган положил под подушку и Артема спросил, под рукой ли у него оружие. И только когда потушили лампу и легли, ответил Артему:

— При чем тут село, спрашиваешь? Нельзя тебе, Артем, оставаться теперь в Славгороде. Временно нужно куда-то выехать. Мы так с Федором Ивановичем и решили. Допек ты их здорово! Попадешь к ним в лапы — несдобровать тебе!