Артем Гармаш - [202]

Вечер уже и здесь. Как раз пригнали отару с пастбища, разбирают хозяйки овец по дворам. Вот и Христя подходит к воротам — забрать своих. «И чего это вы на ворота взобрались?!» — попеняет Васильку и Федюшке. Но не сняла их, а осторожно, с ними, и открыла ворота. Пусть позабавятся! Не надоест ли им все время снизу на белый свет смотреть! Впустила овец и так же осторожно прикрыла ворота. И уж хотела отойти, да глянула на плотину (скорее по привычке!) и онемела от счастья. На миг. А затем — взволнованно к сынишке: «Василек! А ну-ка глянь, кто это к нам идет?»

Артем почувствовал: сердце его сжалось и забилось чаще, как при быстрой ходьбе. Еще несколько шагов ступить бы… Но вместо этого он глубоко затянулся папиросой, швырнул окурок и оборвал призрачную мечту. Ну конечно, призрачную! Ведь в действительности не так близка и легка дорога к родному дому. Далекая она и тяжелая. И сколько еще будет бездорожья с колючими терниями смертельных опасностей! И, чтобы дойти, нужно волю иметь тверже закаленной стали.

Желая окончательно стряхнуть с себя чары завладевшей им мечты и уже совсем вернуться к жестокой действительности, спросил, первый нарушив молчание:

— Товарищ Смирнов, а кого это наших двоих казнили они на рассвете?

— Еще не знаем. Не славгородские. Сняли с ромодановского поезда.

— Бедняги! Выдал их кто или документы были не в порядке?

— Ничего не известно. Сегодня буду в одном месте, возможно, узнаю. А как у вас с документами?

Артем сказал, что имеет справку сельской управы, но не на свое имя, подписанную сельским старостой.

— Ну, это не документ! — И Смирнов вынул из бокового кармана френча свернутую бумажку и подал Артему. — Возьмите пока хотя бы это. — И, помолчав, пока Артем знакомился со своим временным удостоверением на имя Сиротюка, добавил: — Я вас, Гармаш, мало знаю. Единственный раз видел тогда, в декабре, на вокзале, когда мы вместе пожаловали к атаману Щупаку в его салон-вагон, но слышал о вас много хорошего. В частности, о вашем нападении на Драгунские казармы. Вот почему, когда меня сегодня в партийном комитете спросили, не взять ли мне вас в распоряжение зонального партизанского штаба, я ухватился за это предложение обеими руками. А что вы на это скажете? Вы сапер, кажется? Были ранены? А как сейчас со здоровьем?

Артем постарался как можно обстоятельнее ответить на вопросы, интересующие Смирнова. Не углубляясь в далекое прошлое, он начал со своего приезда — под Новый год — в Харьков. И как раз вовремя: за несколько дней до отправки на фронт красногвардейского отряда их паровозостроительного завода, куда он был зачислен и назначен командиром саперного взвода. Рассказал о наиболее памятных боях этого отряда, переименованного в Первый пролетарский полк. В частности, об освобождении Киева и о новых боях уже на Правобережье. С гайдамаками, а позже и с немцами. И наконец, об обстоятельствах своего ранения под Каневом. Чтобы оторваться от немцев, которые буквально наступали на пятки, ему было приказано разрушить железнодорожное полотно. Взрывчатки под руками не было, и довелось все делать вручную. Да еще под артобстрелом. И все же дело свое сделали. Правда, дорого поплатились… От путевого обходчика, что спас его, он узнал после, что их четверо осталось на насыпи — трое убитых и он, полуживой: был ранен и контужен. Остальные же отошли более или менее благополучно, если можно так сказать, потому как троих или четверых тяжелораненых понесли на руках.

Теперь, рассказав о себе, Артем мог уже расспросить и Смирнова. Прежде всего о том, что больше всего интересовало — нет, не то слово, — беспокоило, тревожило его с первой же минуты их встречи:

— А как же вы очутились в Славгороде? Где ваш дивизион?

Смирнов удрученно покачал головой:

— Нету дивизиона! Отдали немцам. Как жареных поросят на блюде поднесли! Ну разве что не доживу! Всех до одного выявлю. Отдам под ревтрибунал!

— Это вы о ездовых!

— А вы откуда знаете? — удивился Смирнов.

Артем сказал, что он еще тогда, в декабре, знал о сговоре ездовых. От своего брата. Тоже ездовой, Остап Гармаш. Но разве можно было принимать всерьез его тогдашнюю пустую болтовню: пушки, мол, на орала, а коней — себе, по полтора коня на брата приходится. Посмеялся — и дело с концом. И все еще с какой-то надеждой смотрел на Смирнова. Но тот только и сказал:

— Вот тебе и смех!

Впрочем, как выяснилось, ничего определенного он не мог сказать Артему о его брате. Не знал всех подробностей. Не при нем все случилось. Он и сам узнал об этой печальной и позорной истории только в штабе армии, когда возвращался кружным путем через Полтаву, потому что Знаменку уже сдали немцам, из Екатеринослава со съезда в свой уже не существующий дивизион.

Случилось это под Знаменкой. Несомненно, ошибкой высшего командования было уже то, что при таком навальном, стремительном продвижении немцев так далеко от железной дороги задержали тяжелый артдивизион. Дороги развезло. Но все же успели бы к ближайшей станции добраться. Один переход остался. И вот именно в ту ночь это и случилось: бежали ездовые с лошадьми. Не все, правда, большинство осталось. Но это уже не спасло положения. Пушки все же подтянули к станции (часть зарядных ящиков пришлось бросить), да уже было поздно — ни платформ не удалось раздобыть, ни своим ходом. Хорошо еще пушки успели вывести из строя.