Артем Гармаш - [192]

— Да будем смотреть в оба, — в тон ему ответил Артем. — Потому как на бога надейся, а сам не плошай.

Поехали. Матвейка сначала молча присматривался к нарядным особнякам с закрытыми еще ставнями, спотыкаясь на выбоинах мостовой. Затем спросил:

— Это все, наверно, буржуи живут? Отсыпаются, сволочи, после гулянок в своих ристорантах-Хвантазиях. — И вдруг остановился (Артем тоже вынужден был встать) и, глубоко вдохнувши воздух, во весь голос заорал хорошо поставленным альтом, да так, что даже собаки лаем залились по дворам: — Угля! Угля! Угля! Кому нужно угля!

И потом, когда уже двинулись дальше, нарочито катил возок по самым глубоким выбоинам, чтобы грохоту было побольше. И снова, останавливаясь, а то и на ходу, выкрикивал свое: «Угля, угля!» Артему пришлось даже несколько охладить его пыл. Дескать, не следует чересчур привлекать внимание к себе. И не нужно рисковать: а то больно скоро распродадимся, и в самый ответственный момент, ради которого, собственно, и ввязался он в эту коммерцию с углем, возок будет пустым. Матвейка заверил, что бояться нечего. Знает по опыту: пока распродашь возок, не один пот сойдет! Хотя бы к полудню управиться!

Действительно, в течение получаса, пока с Днепровского переулка через Соборную площадь, затем по Киевской улице добирались до Гоголевской, ни одна душа не поинтересовалась их товаром. Хотя, правда, и они ни в один двор не зашли. Не так побаивались скорой распродажи, как стремясь побыстрее попасть к Бондаренкам.

И вот наконец нужный им перекресток. На углу свернули направо и проехали до номера семнадцатого. Тут возле ворот остановились, Матвейке Артем посоветовал пройти по дворам противоположной стороны улицы, а сам вошел в такую знакомую ему калитку.

Во дворе — никого. Только на открытой веранде дьякона Ильяшевича, как раз возле входа в подвал к Бондаренкам, белобрысый немец, по-видимому денщик, старательно начищал сапог своего офицера. От неожиданности Артем немного растерялся, но тут же сообразил, закричал не так громко, как Матвейка, но подражая его интонации:

— Угля! Угля! Угля! Кому нужно угля?

— Тсс! — цыкнул немец и погрозил сапожной щеткой, а дальше добавил, мешая немецкие и русские слова: — Чего орешь, шляк бы тебя трафил!

Артем только пожал плечами: мол, а что ж я должен делать? И направился прямо ко входу в подвал. Негромко, но так, чтобы немец слышал, спросил, заглядывая в открытую в коридорчик дверь:

— Хозяйка! Угля не нужно?

На пороге показалась тетка Маруся.

— Угля? — От неожиданности она просто онемела, когда узнала своего племянника в этом угольщике. А узнала тотчас же, несмотря на его испачканное лицо и странную одежду: на голове рваная войлочная шляпа, что пристала бы больше пугалу на огороде, на плечах черная от сажи, из домотканого полотна, рубашка навыпуск, не подпоясана, сам босиком. — Как же не нужно! — опомнилась наконец.

— Ну так я мигом!

Пока Артем сходил на улицу и вернулся с мешком угля на плечах, Бондаренчиха, поглядывая на немца, все думала: как же ей, не вызывая подозрений, завести в хату неожиданного гостя? И когда он поставил мешок на землю, спросила:

— Ты только угольщик или, может, и сажу потрусил бы? Печка что-то дымить стала.

— Лишь бы деньги. Могу и сажу потрусить.

Высыпав уголь в углу коридорчика, Артем с пустым мешком под мышкой зашел в комнату.

Таня собралась уже идти на работу, а Петрик, разбуженный матерью, еще продирал глаза. Артему все очень обрадовались. Отправив Петрика посторожить во дворе, пока Артем будет в комнате, тетка Маруся и Таня сразу же накинулись на него с расспросами. Но Артем, отговорившись несколькими словами — «был ранен, добрые люди выходили», — сразу же перевел разговор. Прежде всего о Федоре Ивановиче: где он сейчас и что о нем слышно? Тетка рассказала, что выехал из города с последним эшелоном. Да и все партийцы отступили тогда вместе с Красной Армией. А может, и остался кто-нибудь, — наверно, остался, но скрываются.

— А мне позарез сейчас нужно связаться с кем-нибудь из наших.

Тетка Маруся посоветовала ему с Романом Безуглым повидаться. Только не домой к нему, конечно, а лучше на работу: по Херсонской улице, у жестянщика Боруха, «арендует» полрундука. Может, он бы помог.

— Ну, а почему же ты о своих не спрашиваешь?

— А теперь и о своих. Где живут и нельзя ли… — Да и не закончил фразы, заметив, как растерянно переглянулись мать с дочерью. — А что такое? — насторожился сразу.

— Да ничего, все благополучно, — сказала тетка Мария, — живы-здоровы. А вот живут… Василек еще с весны в Ветровой Балке, у бабы Гармашихи, ну, а Христя снова перебралась на Троицкую.

— Муж ее вернулся из плена! — не утерпела, выпалила Таня.

— Что? — остолбенел Артем. — Да нет, не может быть такого! Разве она не знала, что рано или поздно вернется?! Но это ж не помешало ей тогда…

— А ты раньше выслушай, — остановила его тетка. — Разве я говорю, что жить к нему пошла! Перебралась потому, как в сыпняке лежит, ходить за ним.

Вся история с мужем произошла у них на глазах. Ведь Христя с Васильком жили у них, после того как в день вступления немцев хозяин дома (по той же Гоголевской улице), куда рабочий Совет вселил ее во время уплотнения буржуев, выгнал ее на улицу.