Артем Гармаш - [18]

Чумак не успел и слова сказать.

— Да нет! — спохватился Павло. — Откладывать уж нельзя. Сегодня-завтра рублю все узлы.

Действительно, окрыленный письмом дядюшки, Павло надумал наконец решительно поговорить с Людмилой. Более удобного случая не представится. Как раз и повод был. В этом же письме дядя просил кое-что передать Галагану. Сегодня же и пойдет к ним.

— Что будет, то будет! Либо пан, либо… как в анекдоте: «Мне тут больше не бывать!»

И он так это сказал, с такой решительностью, что Чумак невольно вспомнил жену Дорошенко и подумал: «Э, нет, тетенька, плохо ты знаешь своего племянника! Не заяц. Скорее хорек!» И вдруг, даже для самого себя неожиданно, почувствовал какую-то глухую неприязнь к Павлу. И не мог удержаться, чтоб не досадить ему чем-нибудь. Помолчав, сказал вдруг:

— Ну ладно, Павло. А как же теперь с «Джокондой»? — И, прищурившись, глядел на Павла, заранее предвкушая удовольствие от его, казалось бы, неминуемой растерянности. Но ошибся.

Павло нисколько не растерялся. Даже не моргнув глазом, взглянул на приятеля и произнес с неподдельным восхищением:

— Ох, и девушка! Поверишь ли, Корней, немало знал я женщин, но чтобы какая-нибудь из них так волновала меня, как Орися, такого еще не бывало!

— Ну, так за чем дело стало?

— А кто говорит, что стало? — Павло несколько раз жадно затянулся папиросой. — На части разорвусь, а все-таки добьюсь своего!

— Как же это? Одну сватаешь, а другую — между прочим?

— В том-то и дело, что не между прочим.

— Да ты что, турок?

— А чем я виноват? — Диденко порывисто повернулся всем телом к Чумаку. — Вот ты никогда, Корнюша, не мог понять меня…

И для Чумака явно возникла угроза выслушать от Павла — в который уже раз — довольно-таки путаное объяснение фамильными (мать — дворянка, отец — потомок крепостных), а то и просто «биологическими» факторами его, как он говорил, «раздвоения души». Но, к счастью для Чумака, как раз в это время в кабинет вошла Даша и пригласила в столовую.

VII

А за завтраком разговор перешел на другую тему. Чумак поинтересовался, что на селе сейчас делается. Может, о его отце что-нибудь слышал Павло?

— Нервничает маленько, — сказал Павло. — Был как-то у меня, жаловался, что собираются ветробалчане к весне землю мерить.

— Как мерить? — даже покраснел Корней. — Да что они, одурели? Или им помещичьей не хватает? (Диденко молча пожал плечами.) Да и какую землю? Батько еще весной отделил и Микиту, и Сашка. По двадцать десятин выделил каждому. У него самого теперь и сорока не осталось. Если по закону, то теперь еще ему прирезать надо.

— А у них, видишь, Корней, своя арифметика.

— Ну, я уж до них доберусь! — И налитое кровью лицо Чумака словно окаменело. — Кто там у них?

— Да есть!..

И Диденко стал рассказывать, что знал о Ветровой Балке.

— Как улей, гудит село — нарезки ждут. Пока что дело обходится без эксцессов. Помещичье имение волостной земельный комитет взял на учет. До Учредительного собрания… Ну, наши «Просвиту» там организовали. Для сублимации, так сказать, слепой энергии масс. Каждую субботу и воскресенье — спектакль. Послушал бы ты, Корней, Кондрата Пожитько в «Запорожце за Дунаем» или в «Наталке-Полтавке» Орисю…

— А что ж, и послушаю, быть может, — сказал Корней. — Думаю все же выбраться хоть на несколько дней к родичам.

— Э, Орисю уже не услышишь! — с сожалением сказал Диденко. — Сколько пришлось повозиться, пока я уговорил ее выступить на сцене! А как блестяще дебютировала! И на́ тебе! Все испортила Кондратиха! Одним мазком! Ох, и Азия ж!

— Каким мазком? — переспросил Чумак.

Но Диденко будто не слышал. И вдруг хлопнул себя по лбу:

— Ну, не кретин? И как же я не вспомнил об этом! Как же я его так выпустил?

— У тебя горячка, что ли? — уже сердиться начал Корней. — Кого «его»?

— Грицька. Грицько Саранчук появился.

— Саранчук? Ну, так что? — недоумевающе взглянул Чумак.

Диденко сообразил, что выболтал свою новость совсем некстати. Вот и придется теперь изворачиваться. Стал излагать, с каким возмущением рассказывал ему Саранчук о своих злоключениях в Киеве. Чумак равнодушно слушал и, когда Павло кончил, пожал плечами.

— А он как думал? Разоружили — и хорошо сделали!

— Не совсем, — возразил Павло. — Необдуманно сделали. Это ж тебе не русские, которых вывезли за границу Украины — да и все, а украинцы, никуда их не денешь! Вот потолкуй теперь с Саранчуком. Лютый, как черт! Готовый большевик. Ну, и что ж ты думаешь, когда он в село заявится… — Павло даже заерзал на стуле.

Сегодняшняя встреча с Саранчуком действительно очень взбудоражила Павла. Но дело здесь было не в политике, на которую он сейчас напирал. Когда Грицько зашел сегодня к нему в редакцию, у Диденко в первый миг даже дух захватило. Потом хоть и оправился как будто, расспрашивал, рассказывал, но мысли все-таки путались в голове, и разгоряченное воображение рисовало ему картину встречи Ориси с Грицьком. Правда, он не сомневался, что у них еще не было никаких определенных отношений, но знал, что единственный, кто стоял на его дороге, кого девушка с волнением и нетерпением ждала с войны, был не кто иной, как Грицько Саранчук.

— А ты давай его нам в курень, — после паузы отозвался Чумак. — Перевоспитаем.