Артамошка Лузин - [36]

Нагрузив пять оленей, первыми отправились Панака и Чалык.

Опустел чум. В нем остались только Тыкыльмо, Талачи и Агада. Одой ушел на охоту. Тыкыльмо сучила жильные нити. Агада и Талачи шили маленькие унты и парку. Талачи ждала ребенка, и женщины торопились до прихода мужчин в чум приготовить все необходимое для него.

Женщины слегка покачивались и пели протяжно и жалобно, как вьюга стонет в дымоходе. Каждая пела о своем. Тыкыльмо — о светлой речке, где тонет золотой месяц и купаются синие вершины гор; Талачи — о маленьком сыне, у которого губы краснее костяники, глаза хитрее лисьих, а ручки цепкие, как лапки серебристой белки. Агада нежно пела о том, кто уколол ее сердце иголкой и посмотрел в глаза синей звездочкой, кто к ее щеке приложил свою горячую щеку.

Одой вернулся с хорошей добычей — убил горного козла. Сбросив парку, Одой молча взял нож.

— Огонь умрет — что сидите! — рассердился он.

Агада быстро вышла из чума и вернулась с охапкой сухих сучьев. Костер ярко вспыхнул, и забегали по чуму желтые пятна.

Одой обдирал козла. Вокруг чума выли и бесновались голодные собаки. Тыкыльмо облизала шершавые губы:

— Чую мясо доброго зверя.

Одой молчал. Ответила Агада:

— Оленчика маленького добыл Одой.

— Однако, нет, — ответила Тыкыльмо, — у оленей нет сейчас оленят.

Одой рассмеялся:

— У Агады глаза даже зайца от белки не отличат!

Агада обиделась: она и сама знала, что ошиблась.

Одой одним взмахом распорол живот козлу. Вытащил печенку; половину съел сам, а остальное подал матери:

— Возьми, мать, может язык твой узнает мою добычу.

Тыкыльмо глотала большие куски. Талачи и Агада следили за ней голодными глазами. Тыкыльмо сказала:

— Без собак добычи не бывает. Дай им, Одой, они голодны.

— Угадала добычу, мать? — не отставал Одой.

— Не похожа эта печенка на оленью, да и зайцем от нее не пахнет. Не убил ли ты, сын, козла?

— Козла догнала моя стрела, — с гордостью ответил Одой и сунул по небольшому кусочку мяса Талачи и Агаде.

Те проглотили кусочки и еще больше захотели есть.

— Ловкий! — порадовалась мать.

Талачи бросила довольный взгляд на мужа. Только Агада еще ниже склонила голову.

Одой разделил внутренности на шесть кучек; одну сделал побольше:

— Это Терне, она отыскала козла и загнала его на скалу.

— Терна в чуме — добыча в чуме, — сказала Тыкыльмо.

Одой открыл полог чума и быстро разбросал кишки в разные стороны. Собаки рвали добычу, злобно рыча.

В чуме варили мясо. В этот вечер спать легли сытыми. Только собаки по-прежнему рычали, царапали кожаную дверь — требовали еды.

…Вернулись Панака и Чалык. Когда сели у очага, Панака раскурил трубку, счастливо улыбнулся:

— Доброе место отыскали: белки много, корма оленям много, все сыты будем.

— Речка небольшая, однако рыба в ней жирная. — И Чалык выбросил из сумки зубастую щуку.

— Речка? — удивилась Тыкыльмо. — Какое же эта место?

— Речка. Рыбы в ней больше, чем в нашем озере. Ходу от нее до Синей реки один день, — объяснил Панака.

— Зачем близко к Синей реке подошли? Черный ветер налетит! Ты забыл, Панака, слова старого Лантотира — вожака нашего рода! — затревожилась слепая. — Синяя река для богатых, они принесли духу — хозяину реки богатые жертвы, хозяин и отдал им эту реку. Надо дальше поставить наш бедный чум. Старый Лантогир говорил: «Чумы в темной тайге ставьте. Синей реки бойтесь».

Все опустили головы. Тыкыльмо набила трубку; голос ее дрожал:

— Синяя река из страшного моря вырывается с криком и плачем, а вода в ней — слеза… слеза… Слушайте старую Тыкыльмо, слушайте…

В древние времена жил могучий богатырь — море Байкал. Была у него единственная дочь Ангара. Красивее ее не было на земле. Когда отец мирно спал, бросилась Ангара бежать к красавцу Енисею. Проснулся отец, гневно всплеснул волнами. Поднялась буря, зарыдали горы. Даже небо почернело от горя, звери в страхе разбежались по всей земле, рыбы нырнули на самое дно. Даже птицы, взмахнув крыльями, унеслись к солнцу. Только ветер выл да бесновалось богатырь-море. Могучий Байкал ударил волной по седой горе, отломил от нее скалу и с криками проклятия бросил вслед убегающей дочери. Скала упала на самое горло красавице. Взмолилась синеглазая; задыхаясь и рыдая, стала просить:

«Отец, я умираю от жажды! Прости меня и дай хоть капельку воды».

Байкал ответил:

«Я могу дать только мои слезы!»

С той поры и течет Ангара в Енисей водой-слезой, а седой Байкал всегда одинокий, злой, хмурый, страшный. Скалу, которую бросил Байкал вслед дочери, назвали люди Шаманским камнем. Там приносится Байкалу обильная жертва, иначе разгневанное богатырь-море сорвет Шаманский камень, вода хлынет и зальет всю землю.

В чуме притихли. Чалык вспомнил злые, бегающие глазки Тимошки.

— От лючей я слышал, что ходят они на лодках по Синей реке. Лодки те больше, чем десять чумов. Лючи заставляют ветер гонять эти лодки по воде.

Губы Агады побелели от страха. Тыкыльмо и Талачи закрыли лица ладонями. Одой сдвинул тяжелые брови, стиснул зубы. Закружились в голове у Панаки мысли, как злые вихри.

Тишину в чуме нарушила Талачи. Она громко заохала. Панака блеснул сердитыми глазами: кочевать надо!

Панака решил поставить чум подальше от Синей реки. Каждый поклялся огнем, луной и солнцем, что не посмотрит на Синюю реку даже с горы; если будет умирать от жажды, воды у нее не возьмет.