Артамошка Лузин - [37]
Собирались в тяжелый путь. Женщины разобрали чум и разложили его на оленей. Мужчины приготовили ношу для каждого, на спины собакам навьючили понемногу. Только Терна, свободная, бегала, юлила хвостом. Панака вынул нож, сделал на дупле рядом с остатками костра несколько значков, воткнул посох, наклонив его в ту сторону, куда держали путь. Приедет Саранчо, взглянет на значки, на посох и повернет к чуму Панаки.
Перед отходом каравана Панака вновь подошел к дереву со значками. Агада напрягала слух, чтобы не проронить ни одного слова Панаки, а он, прищурив глаза, наморщив лоб, глухо говорил:
— Вышел — луна была на исходе. Шел, шел — луны не стало. Сейчас новая луна с ноготок народилась. Значит, Саранчо сделал привал у Щучьего озера. Далеко-о… — протянул Панака и покачал головой.
Агада затревожилась. Панака заметил:
— Славный Саранчо кочует у Щучьего озера.
— А это далеко, дедушка?
— Далеко, Агада, далеко!
Маленький караван двинулся в путь. Посмотрел Панака на свой караван и вздохнул. Ему казалось, что даже лес, горы и луна — все смеются:
«Эх, Панака, Панака, стал ты беднее мыши!»
Панака шел впереди — острым ножом на длинном черешке расчищал путь. За ним вели оленей Агада и Талачи. В конце каравана шла Терна, за ней тянулась кожаная веревочка, за которую держалась слепая Тыкыльмо. Собака шла осторожно, вела слепую по протоптанной дорожке, то и дело оглядывалась и посматривала на хозяйку своими умными глазами. Если веревочка натягивалась, Терна останавливалась и ожидала, пока Тыкыльмо вытащит ногу из сугроба и поставит на тропинку. Одой и Чалык шли стороной, оставляя на снегу узенький след своих лыж. Они охотились.
Караван двигался медленно. Было тихо. И от оленей, и от людей, и от собак поднимался густой пар. Всех посеребрил мороз.
Ноги Тыкыльмо стали слушаться плохо, и Терна все чаще и чаще останавливалась. Слепая и не знала, что умная собака, давая ей передохнуть, отстала от каравана. На одной из таких остановок Тыкыльмо сняла свою заячью шапку, прислушалась чутким ухом и заторопила собаку:
— Терна, Терна, угу! Терна, угу!
Собака разразилась пронзительным лаем, но лай ее потерялся в темных просторах тайги.
Панака вел караван не оглядываясь. Во время пути нельзя оглядываться. Так учил его еще отец. Знали об этом и Агада и Талачи: оглянешься назад рассердишь злого духа Орума, уберет он счастье с пути человека, и тогда в дороге не миновать беды.
Тыкыльмо торопила Терну. Собака мелкими шажками бежала по снегу. Вдруг Тыкыльмо остановила собаку, упала на колени и, пошарив рукой по снегу, зашептала:
— След олений… Терна, угу!
Выбилась из сил Тыкыльмо и едва двигала ногами. Устала тянуть веревочку и Терна: веревочка тяжелее ноши. Собака шагала, лениво, часто садилась на снег, начинала жалобно скулить.
Самое страшное в пути — если устанет олень или собака. Человек плачет от такого горя. Заплакала и Тыкыльмо. Она села на снег, развязала свою походную сумку, достала сушеного мяса. Поела сама, с рук покормила Терну.
…Панака воткнул в снег пальму, вытер лицо рукавом своей парки. Агада обрадовалась и подумала: «Скоро остановка». Талачи обрадованно вздохнула. Панака посмотрел по сторонам:
— Вот здесь ставьте чум!
— Тыкыльмо нет! — испуганно сказала Агада.
Панака ответил:
— Надо Одоя с Чалыком крикнуть, найти Тыкыльмо.
Он высвободил руки из парки, сложил ладони трубочкой и громко крикнул несколько раз во все стороны:
— Орон ору! (Олени устали!)
Эхо прокатилось по тайге:…у-у-у!..
Первым подошел к чуму Чалык. Раскрасневшаяся Агада с трудом ставила в снег шесты для чума. Талачи помогала плохо — она устала, часто охала. Панака сердился:
— Слаба девка, молода — сил нет, а от Талачи какая польза? Одна беда…
Панака курил, сидя на сугробе, посматривая на небо, торопил женщин. Мужчина никогда не ставит семейного жилья — это дело женщин.
Агада тянула тяжелые кожаные покрышки для чума, шкура волочилась по снегу страшным зверем. Агада вспотела, лицо ее раскраснелось, как у костра. Чалык любовался ею, жалел ее. Когда она вытянулась и, багровая от напряжения, поднимала шкуру на вершину шестов, не утерпел Чалык и подбежал. Но Агада так блеснула глазами, что он отскочил, как от огня, и пошел прочь.
— Отец, почему мать не помогает Агаде? Ставить чум она лучшая мастерица.
— Тыкыльмо отстала, ищи ее по следу, — спокойно ответил Панака.
Чалык встал на лыжи. Навстречу ему шел Одой. Вместе они побежали по следу. Шли долго. Вскоре заметили черное пятно. Тыкыльмо и Терна сидели на снегу, прижавшись плотно, и согревали друг друга. Собака вскочила, почуяв приближение людей, и надрывно завыла.
— Вставай, мать! — сказал Одой.
Тыкыльмо нехотя поднялась, подумала: «Почему смерть не придет?» Обращаясь к Одою, спросила:
— Далеко ли отстала? Долго ли, сын, искал?
— Я не один, — ответил Одой, — рядом стоит Чалык. Он первый увидел.
— Острый глаз у Чалыка! — обрадовалась мать.
— Скорее иди, мать, — торопил Чалык. — Не могут поставить чум Агада с Талачи.
Ветер играл седыми космами слепой, слабая улыбка скользнула по изможденному, морщинистому лицу: «Я слепая, а еще нужна. Вот-то радость!..» — и заторопилась, с трудом разгибая застывшие ноги.
