Аромат счастья сильнее в дождь - [77]

У Томаса запершило в горле.

— Пойду-ка выкурю сигарету, — сказал он, вставая.

Мама сделала знак, чтобы он сидел на месте.

— Ты можешь остаться, Томас, я не возражаю.

— А потом, глупо было бы начинать курить в тридцать лет, — добавил Ромен.

Томас снова сел. Мама продолжила:

— В моей жизни всегда была только одна мечта: быть хорошей матерью. Я подождала, пока вы втроем пойдете в школу, и продолжила учебу, чтобы стать акушеркой. Я всегда старалась, чтобы у вас ни в чем не бывало нужды, и, главное, я всегда стремилась вас от всего оберегать. Мне хотелось как можно дольше скрывать от вас темные стороны жизни. Хотелось видеть вас счастливыми.

Она икнула. Я взглянула на брата, глаза его горели ожиданием.

— Двадцать лет назад у меня была тяжелая депрессия. Мне неизвестна точная причина этого, но я на месяцы была выбита из колеи, перестала справляться со всем на свете: с домашними делами, работой, детьми, отцом, который не переставал пьянствовать; я вдруг поняла, что не справляюсь с ситуацией совершенно. Мало-помалу я потеряла вкус ко всему, стала нетерпимой к другим, превратилась в другого человека.

Она прервала речь, отхлебнула глоток и продолжила. Никто из нас не шелохнулся, из страха, что порыв ее угаснет.

— Однажды утром, когда мы ехали в школу, вы затеяли какую-то ребячью возню в машине. И внезапно я почувствовала, что у меня бешено забилось сердце. Я отчетливо увидела, как я круто поворачиваю руль и направляю автомобиль в глухую стену тупика. На самом деле увидела. Не знаю, как мне удалось тогда с этим справиться, не поддаться искушению. В тот день я не пошла на работу, вернулась домой и сразу все рассказала вашему папе. Мы много над этим размышляли и приняли единственно верное в таких случаях решение. Вам я оставила записку, поскольку мы решили скрыть от вас мое состояние, чтобы вы не волновались, и провела в больнице около года. Новости о вас мне регулярно сообщал папа, мне вас страшно не хватало, но я имела твердое намерение окончательно поправиться, чтобы не представлять для вас опасности, когда вернусь.

Она снова сделала паузу. Тишина стояла такая, что было слышно, как она сглатывала слюну.

— Я не жалею, что тогда я на время от вас ушла, думаю, иного выхода и не было. Но мне стоило сказать вам правду. Людям чаще легче принять то, что они знают, чем то, что от них прячут. Желая вас уберечь, я сделала прямо противоположное. И во мне навсегда сохранилось чувство вины за то, что я когда-то пыталась разрушить семью.

Отец обнял ее за плечи.

Брат, сестра и я напоминали восковые статуи.

Я часто размышляла, где находилась мама весь тот 1995 год. Чего только я не передумала: что она ушла к другому мужчине, что у нее какая-то болезнь, что она нас всех разлюбила, что стыдилась моей полноты. Мне кажется, я простила бы ей любой из этих сценариев, если бы знала его. Но незнание оставляло полную свободу воображению. В голове ребенка чувство вины нередко обращается в устойчивый комплекс. И это чувство вины способно произвести страшное опустошение.

Мне захотелось сказать маме, что я нисколько на нее не сержусь. Она поступила так, как смогла, что она все равно самая лучшая мама на свете, что она имеет полное право на существование с теми картами, которые ей достались при раздаче. Хотелось сказать, что она не виновата в том, что семья получилась настолько разобщенной. Но все, что мне удалось тогда, это громко разрыдаться. Печаль, слишком долго остававшаяся взаперти, в конце концов вырвалась наружу в виде потока слез, я просто была пароваркой в самом конце программы. Все смотрели на меня: я пыталась справиться с дыханием, но ничего не получалось. Тогда, чтобы все успокоились, я проговорила между двумя громкими всхлипами:

— Не волнуйтесь, это от облегчения.

· Глава 74 ·

Жюль заснул у меня на коленях, пока я перебирала его волосики. Осторожно, на цыпочках, стараясь не наступить на скрипучий резиновый коврик и разбросанные повсюду остроконечные игрушки, я перенесла его в кроватку и вышла из комнаты. Теперь я была готова насладиться очередной серией «Ко-Ланты»[84].

Мама разгадывала кроссворд, у ее ног примостилась Мина. Я села с мамой рядом.

— Ты, кажется, хотела со мной поговорить?

Она отложила в сторону журнал и сняла очки.

— Да. Я давно хотела тебе кое-что рассказать, но, принимая во внимание, что все это произошло двадцать лет назад, я все никак не могла выбрать подходящего случая. Теперь, когда ты все знаешь, это особенно важно. Это было одной из причин, подтолкнувшей меня к тому, чтобы во всем признаться.

Я приготовилась к худшему. Она продолжила:

— Речь пойдет о Жюле. Ты должна с ним об этом поговорить.

— Поговорить? О чем?

Не успела я произнести эти слова, как уже все поняла. Я мгновенно замкнулась в себе.

— Полина, я знаю, что тебе не нравится обсуждать эту тему, но наша семья — доказательство того, что иногда секреты могут нанести огромный урон отношениям.

— Я не хочу об этом говорить.

— Знаю, но ты должна услышать это от меня. Ты говорила, какую боль причинили тебе письма Бена, твои страдания даже невозможно представить, но все-таки ты должна. Твой сын имеет право знать историю своей семьи.