Аромат счастья сильнее в дождь - [75]
Мы быстро освободили гостиную и кухню, и когда нанятый нами небольшой фургончик заполнился, отец с братом совершили свое первое паломничество в «Эммаус»[83], а мы с мамой тем временем решили привести комнату в порядок. С тех пор как мы сюда пришли, у мамы все вызывало бурю эмоций. Она без конца всех поучала, сетовала, что все делается слишком медленно, жаловалась на недостаток света, запихивала в коробки вещи кое-как, торопясь. Мы с ней почти не разговаривали. Да, все оказалось куда труднее, чем я предполагала. Я понимала, что пришла сюда в последний раз в жизни. В последний раз я вдыхала запах супа, смешанный с ароматом освежителя. В последний раз я находилась в этом доме, и теперь мне хотелось как можно скорее его покинуть. Моя бабушка умерла. Голубки никогда больше не будет на свете.
Я удивилась, когда увидела, что мама засовывает в общую коробку драгоценное ожерелье.
— Ты даже не оставишь себе это колье? Она так его любила!
— Нет. Она сказала, что хочет оставить все свои деньги церкви, а все имущество передать в «Эммаус».
— Но ты же можешь что-нибудь оставить себе на память!
Она разразилась рыданиями и упала на кровать. Я села рядом с ней, пытаясь ее успокоить, хотя сама с трудом сдерживала слезы.
— Как мне больно за тебя, мама!
— Ничего, сейчас все пройдет, — произнесла она, вытирая щеки ладонью. — Вставай, ну-ка, бери себя в руки.
— Мама, но у тебя есть полное право не сдерживать себя. Ты только что потеряла мать, кто же тебя осудит за это?
Она покачал головой.
— Ей бы это не понравилось. Она всегда терпеть не могла, когда я раскисала.
— Но ведь всего несколько месяцев назад ты сама мне говорила, что нужно дать выход своему горю, что нехорошо делать вид, будто ничего не происходит! Помнишь?
— Это совсем другое дело.
— Интересно почему?
— Потому, что ты моя дочь. Это я должна тебя утешать, но никак не наоборот. Мать не должна проявлять слабость перед своими детьми. Особенно, когда они маленькие и нуждаются в ней.
Я смотрела на нее, не понимая. Она провела руками по своему лицу и вдруг резко встала.
— Вот, я уже начинаю говорить бог знает что. Давай продолжим работу! Тебе осталось разобраться с постельным бельем, а я займусь одеждой.
Я только что положила в коробку безупречно выглаженную наволочку, когда вдруг увидела сотрясающуюся от плача спину матери.
— Мама, что с тобой?
Она повернула ко мне залитое слезами лицо и протянула какую-то бумагу.
— Вот, нашла в ящике для нижнего белья…
Это было пожелтевшее от времени письмо, написанное изящным почерком и адресованное Голубке под ее настоящим именем.
4 июня 1941 г.
Моя дорогая Марсель!
Это уже второй твой день рождения, который я провожу вдали от тебя. Твой образ стоит перед моими глазами, и я очень надеюсь, что этот день будет прекрасным. Я знаю, что у тебя появилось много замечательных подружек и сестры-воспитательницы хорошо о тебе заботятся. Может, для тебя специально сегодня приготовят вкусный десерт?
К сожалению, я не смогу быть рядом с тобой. Помню, я обещала тебя регулярно навещать, но, увы, часто все происходит совсем не так, как мы хотим. Я очень надеюсь, что в самом скором времени тебя отсюда заберу. Тогда я смогу тебя кое с кем познакомить, она просто прелесть! У нас с Луи родилась дочка! У нее совсем твой ротик, и я уверена, что ты ее безумно полюбишь.
Я часто думаю о тебе.
Нежно целую мою птичку, приносящую мир, — мою милую голубку.
Мама.
Подняв глаза на маму, я увидела, что она не переставала плакать. Не уверенная, что я все поняла правильно, я осмелилась спросить:
— Ее ведь бросили, да?
— Я не знала. Голубка говорила, что ее мать умерла, когда ей было десять лет, но, судя по дате письма, тогда ей было уже двенадцать. Видимо, она немного изменила свою историю.
Мне хотелось поговорить об этом, но подбородок мой задрожал, привычный спазм сдавил горло, и я погрузилась в глубокую печаль. Я бесконечно жалела эту брошенную девочку, которая наверняка перечитывала письмо тысячи раз, задаваясь вопросом, почему мама за ней не приезжает? Теперь я лучше понимала женщину, которая позволила себе отрастить для самозащиты множество колючек. Не любить, не позволять себе любить, чтобы не страдать.
Я вдруг почувствовала себя бесчувственной деревянной куклой, с руками, вытянутыми вдоль тела. Не думая ни о чем, я бросилась к маме и сжала ее в объятиях. Несколько долгих минут она не двигалась и плакала без удержу. Затем вдруг выпрямилась, открыла окно, вдохнула полной грудью и повернулась к шкафу.
— Ну, хватит! Перестань меня расхолаживать, я собиралась закончить все это поскорее.
Мы все вместе возвращались из парка с Жюлем. Мы много смеялись, он начинал говорить все лучше и лучше, и слушать, как он рассказывает о своей маленькой жизни, было счастьем, составленным из кусочков, как лоскутное одеяло. Этому способствовало даже то, что он не выговаривал «ж» и «з», и мы даже подумывали, а стоило ли вести его к логопеду, пусть бы так и говорил всю свою жизнь.
