— Вы правда приехали из Англии? — спросила она Викки. Она говорила по-английски довольно хорошо, но с присущей арабам резкостью. — Я тоже поеду в Англию, когда подрасту.
— Мы все поедем, — вставил ее брат с полным отсутствием интереса к проекту. — А вы что-нибудь привезли?
Викки засмеялась и кивнула. Кто-то сунул ей перед отъездом коробку конфет, кроме того, у нее были английские монетки и марки, тоже могущие представлять для них интерес.
— Мы покажем вашу комнату, — заявила Текла. — В которой она будет жить? — требовательно спросила она у матери.
Та вздохнула и встала.
— Ваша комната будет рядом с комнатой моей дочери. Комната мальчиков напротив. — Умм-Яхья опять вздохнула. — Нам очень нравится этот дом, хотя он и маловат для нашей семьи. Георгиос все чаще заводит разговоры о переезде куда-нибудь в новые районы, но здесь жить удобнее.
— О, я не выношу переездов! — воскликнула Викки. — Что может быть романтичнее, чем жить на Прямой улице в Дамаске?
Ребята побежали впереди по мраморным ступенькам, отталкивая друг друга и торопясь прийти первыми. Они ворвались в комнату наверху и стали кричать друг на дружку, пытаясь дать англичанке пройти первой.
По западным меркам это была вовсе и не комната. Она отделялась от спальни Теклы только старой занавеской, сквозь прорехи которой была видна белая железная кровать девочки, покрытая ярким одеялом.
По эту сторону занавески также стояла кровать, причем довольно непривлекательного вида. Единственный резной шкафик, в котором Викки могла держать свои вещи, прятался в мраморном алькове, где, очевидно, спали прежние хозяева дома, прежде чем завели кровати. Освещалась комната одним окном, через которое бугенвиллеи протягивали внутрь свои перегруженные цветками усики.
Умм-Яхья огляделась, словно ставя себя на место гостьи.
— Не очень-то комфортно, — произнесла она наконец. — Но у нас счастливый дом.
Викки хотелось обнять ее, но вместо этого она сказала:
— Я очень благодарна вам. Вы так тепло отнеслись ко мне, и Адам не дал мне уйти в отель с Криспином. Мне здесь очень нравится. Надеюсь только, что не буду вам слишком в тягость.
В комнату втиснулись мальчики, борясь за чемодан гостьи, остававшийся снаружи.
— Вы сейчас собираетесь распаковываться? — спросили они в один голос.
Викки открыла чемодан и, достав коробку конфет, отдала ее хозяйке. Умм-Яхья с благоговением вгляделась в английский пейзаж с домиками под соломенными крышами и лебедями на тихом озере, украшавший крышку.
— Ах! — ностальгически воскликнула она. — Англия… Я так хорошо ее помню.
Дети окружили их, чтобы тоже посмотреть, и вторили материнским возгласам удовольствия. Несколькими мгновениями позже они открыли коробку и достали конфеты. Судя по всему, никто из них не собирался покидать комнату, Викки сидела на краю кровати и наблюдала, с каким удовольствием дети рассматривают те мелочи, которые она смогла отыскать для них. Ей очень хотелось распаковать чемодан, и в конце концов она начала это делать, только тогда обнаружив, что этого-то все и ждали. Умм-Яхья и Текла тщательно осматривали каждую деталь ее одежды, комментируя чуть ли не каждый шов. Викки, у которой никогда не было роскошных нарядов чувствовала себя польщенной, когда мать и дочь щедро хвалили ее вещи, и очень скоро почувствовала себя совсем как дома.
Разложив все вещи по местам, она нашла на дне чемодана вешалки. Было бы неплохо развесить некоторые ее платья, но некуда. Умм-Яхья тоже это увидела.
— Ах да. И как я не подумала об этом прежде. Яхья сходит и принесет какую-нибудь веревку, и мы ее повесим вдоль занавески. Не слишком красиво, но…
Викки помогла мальчикам прикрепить веревку к кронштейнам и повесила свои лучшие платья. Таким образом, занавеска стала больше отвечать своему назначению — скрывать комнату от посторонних глаз.
— А теперь, — объявила Умм-Яхья, — вам надо вернуться в магазин. Боюсь, вам придется совершать ежедневно долгую прогулку, зато не будет нужды в общественном транспорте.
Спускаясь по лестнице, она рассуждала о несправедливости платить такую безумную плату за проезд.
— Идите и играйте, дети, — сказала она в самом низу, и дети мгновенно исчезли.
Умм-Яхья сняла с вешалки в холле свою черную накидку и обернула ее вокруг головы, опустив до лодыжек. В ней она стала неотличима от тысяч других женщин, толпящихся на улицах Дамаска. Через тонкую нейлоновую чадру невозможно было увидеть даже ее глаза, в то время как она могла спокойно смотреть на затененный мир вокруг себя. Было странно думать, что она, возможно, никогда не смотрела на Дамаск никаким иным образом.
— Мужу это нравится, — объясняла Умм-Яхья. — Когда я вернулась из Англии, то думала, что слишком современна для чадры, но теперь мне даже иногда она нравится.
Викки засмеялась.
— Под ней не душно? — спросила она. Умм-Яхья хмыкнула.
— Вам надо попробовать, — сказала она, сверкнув глазами из-под черного нейлона. — Это, знаете, может быть очень полезно. Мы, арабы, такие любопытные, что у вас не будет без чадры покоя. Мы будем знать все — где вы были, с кем виделись. Вот поживете и сами поймете.
— У меня нет секретов, — возразила Викки, но Умм-Яхья лишь усмехнулась:
