Армия, которую предали - [111]

Приближалась весна. Противник начал проявлять более активные действия. Снежные окопы перестали быть укрытием для войск. Положение становилось весьма критическим.

И вот в начале апреля (возможно, в конце марта) 1942 года поступил приказ: пробиваться на восток собственными силами. И мы двинулись на прорыв.

…Возможно, вас не интересует обстановка, сложившаяся к моменту попытки к прорыву, но мне кажется, что декорация поможет вам украсить и приблизить к естественным условиям действующих лиц, в частности главное действующее лицо — генерала тов. Ефремова М.Г.

Люди проявляют героизм в беде, и, в зависимости от тяжести обстановки, оценивается поведение людей, принимавших участие в ликвидации опасности.

Пригревало апрельское скупое солнышко, подтаивал наш снежный аэродром. Отлетал последний самолет в тыл армии.

Числа 7–8 апреля 1942 года, перед самым выходом в прорыв, армейский хирург профессор тов. Жоров И.С. заболел гриппом. Я высказал соображения командующему тов. Ефремову о том, что в медицинском мире профессор Жоров является ценным ученым и будет более целесообразно отправить его в тыл, тем более что он болен[188]. Михаил Григорьевич как-то нехотя, но все же с моими доводами согласился. Об этом решении командующего передали Жорову, который отказался от предложенной перспективы и заявил: «Я армейский хирург и не имею права оставить войска в таком тяжелом состоянии, тем более при наличии около двух тысяч больных и раненых»[189].

На вторичное предложение отправиться в тыл профессор Жоров категорически отказался. Решение Жорова не покидать войска явно понравилось Михаилу Григорьевичу. Он как-то мягко улыбнулся и сказал: «Молодец, профессор!»[190]

Числа 9–10 апреля 1942 года вся Западная группировка двинулась на прорыв. Дивизии пошли самостоятельным путем, а наша штабная группа, укомплектованная из остатков батальонов (связи, саперного, команды автоматчиков особого отдела и др. разрозненных подразделений) во главе с командующим двинулась своей дорогой[191].

Всем было ясно, что эта малочисленная группа только с ручным оружием была не способна к активным боевым действиям, поэтому наша задача сводилась к тому, чтобы в плотном кольце противника нащупать щель, через которую просочиться к своим[192]. Шли лесами, где еще лежал глубокий, тяжелый снег, затруднявший движение.

В ночь на 14 апреля 1942 года в лесу нас встретили пулеметным огнем. Мы отбивались от невидимого противника до рассвета.

В этом бою была тяжело ранена девочка 16–17 лет по имени Валя — работница столовой военторга. Михаил Григорьевич лично распорядился об оказании ей медицинской помощи (она очень кричала и плакала) и приказал на носилках сопровождать ее с войсками.

16 апреля на рассвете разгорелся бой у одной деревни (забыл название), которую мы пытались захватить в поисках продовольствия.

Не знаю, что случилось: или я потерял сознание, или просто забылся, но, когда пришел в себя, группы командующего не оказалось[193]. Наверное, они решили, что я убит. Больше Михаила Григорьевича я не видел.

Как держал себя в бою Михаил Григорьевич, можно подтвердить таким фактом.

Числа 14–15 апреля нас внезапно встретили сильным пулеметным огнем из вражеских танков, вкопанных в землю. Бойцы залегли, отстреливались, но не поднимались. Тогда Михаил Григорьевич поднялся во весь свой внушительный рост, с пистолетом в руках, впереди цепи, с выкриком «Товарищи! Бей фашистов!» пошел спокойным шагом вперед. За ним поднялись бойцы, и мы одолели простреливаемый со всех сторон участок боя сравнительно с небольшими потерями.

Мы намекнули Михаилу Григорьевичу, что он, как командующий, не имеет права так безрассудно рисковать. Позже, возвращаясь к этому вопросу, Михаил Григорьевич сказал: «А что мне остается делать, как командующему? Пулю в рот!» Тогда я не придал значения этим роковым словам, но мне казалось, что в боях он искал смерть.

Могу привести еще такой эпизод. Михаилу Григорьевичу стало известно, что командир дивизии (кажется, 113 Забайкальской) ранен в руку с повреждением кости и находится в лазарете. Он обратился ко мне и сказал: «Прокурор, разыщи комдива и передай, чтобы он командовал дивизией, в противном случае будет расстрелян»[194].

Я заметил, что при наличии костного ранения вряд ли целесообразно вступать в командование дивизией. На это замечание Михаил Григорьевич ответил так: «Командиру дивизии не нужны руки, ему нужна голова». Через несколько дней этот комдив в бою был убит[195].

Сопоставляя отношение Михаила Григорьевича к девочке Вале и требование к командиру дивизии, можно понять, что в его сердце вмещались отеческая забота о людях и неумолимые требования, вытекающие из жестоких законов войны.

Когда я отбился от группы командующего, мое одиночество стало особенно тяжелым. И тут я набрел на носилки, на которых лежала мертвая девочка Валя. Окропив слезами труп Вали, я заковылял куда глаза глядят, влившись в общий поток людей, идущих в никуда.

Числа 18–19 апреля 1942 года подошел к реке Угре, на противоположном берегу которой расположена деревня Козлы, занятая немецкими войсками.

Маленькая речушка в результате весеннего паводка превратилась в непреодолимое препятствие, и перед нами встал мучительный вопрос: что делать? Как вырваться из вражеского железного кольца?