Вернувшись домой, мать отругала нас за то, что мы были недостаточно расторопны и что пол в тех местах, где Джузеппе его запачкал, до сих пор немного липкий.
Потом мы с Адрианой чистили персики, чтобы сварить их в сиропе и заготовить на зиму. Сестра съела порядочное количество фруктов, привезенных из деревни. Пока мы боролись с поносом Джузеппе, не успели пообедать.
— В его возрасте дети уже ходят, а он все еще передвигается на четвереньках и даже не говорит «мама», — удивилась я, показывая ей на ползающего братишку.
— На самом деле Джузеппе не совсем нормальный, разве ты не заметила? У него задержка развития, — невозмутимо пояснила она.
Я застыла, держа нож на весу, персик выпал у меня из рук. Иногда Адриана инстинктивно делала такие неожиданные выводы, что они поражали, как удар молнии. Я подошла к малышу, подняла его с пола и немного подержала на руках, разговаривая с ним. С того дня я смотрела на него другими глазами: он был не таким, как все, и требовал особого подхода.
Мне так и не удалось точно узнать, что с ним приключилось или чего ему не хватало. Только несколько лет назад доктор сообщил мне мудреный диагноз.
— Это врожденное? — спросила я.
Он окинул меня взглядом с ног до головы. Думаю, мой вид показался ему вполне удовлетворительным.
— Отчасти да. Но большую роль сыграли и факторы… скажем так, факторы среды обитания. В раннем детстве он, должно быть, подвергался депривации.
Он снова внимательно на меня уставился, не вставая из-за стола и прикрыв ладонями медицинскую карту. Возможно, он оценил разницу между мной и братом и решил больше не кормить меня сказками о факторах среды. А может, мне просто так показалось.
В начальной школе Джузеппе был одним из первых, к кому прикрепили специального педагога, но они менялись каждый год, и каждый июнь происходила драма расставания. Я сама видела его слезу на руке учительницы Миммы. Кстати, руки навсегда стали любимым сюжетом его рисунков. Он рисовал их с самого детства в немыслимых количествах, кстати, это было его основным занятием в классе. Он изображал своих одноклассников, склонившихся над тетрадями, и особенно тщательно прорисовывал пальцы, остальное только намечал, например, голова превращалась в простой овал с несколькими отличительными чертами.
Он никогда не умел защищаться и, если невольно оказывался в гуще потасовки, стоял неподвижно, поглядывая вокруг ясными глазами и получая удары со всех сторон. Никто никогда нарочно его не бил. Однажды утром я пошла забрать его из школы и увидела порез у него на щеке. Учительница сказала, что один мальчик что-то бросил и случайно в него попал. Джузеппе взял его за руку, повернул к себе и долго его рассматривал, как будто искал связь между красотой своего одноклассника и болью, которую тот ему причинил. Он почти не общался с товарищами по школе и учился кое-как, не напрягаясь.
Зазвонил звонок. Ученики шли по коридору, держась от меня на некотором расстоянии и как бы подчеркивая, что я чужая. Кто-то приклеил на отведенное мне место едва заметную метку с прозвищем, которое мне дали в поселке. Отныне я стала Арминутой — возвращенкой. Я еще мало с кем была знакома, зато меня знали почти все: слышали разговоры взрослых, вовсю судачивших обо мне.
Маленькой ее взяла себе в дочки дальняя родственница. Потом она выросла, и ее отдали обратно. Почему? Может, та женщина, у которой она росла, умерла?
В классе я села за единственную свободную парту. Стул рядом с моим пустовал. Учительница итальянского языка и литературы представила меня, сообщив, что я родилась в поселке, выросла в городе, но теперь вернулась. Интересно, кто ей все это рассказал?
— Она принята в ваш класс и будет учиться с вами, — объявила она под шушуканье и смешки и велела девочке с кривыми зубами сесть рядом со мной. Та, громко фыркнув и с грохотом отодвинув стул, подчинилась. — Тебе это пойдет на пользу, — сказала ей синьора Перилли, когда переезд был закончен и все упавшие на пол книги подобраны. — Придется хоть немного говорить по-итальянски.
Учительница обращалась к ней, но смотрела на меня, словно хотела прочесть по моему лицу, какое впечатление на меня произвело первое поручение, которое она мне дала. Потом она спросила каждого из нас, как мы провели каникулы.
— Я переехала сюда, — тихо произнесла я, когда очередь дошла до меня.
Голос мой замер, и больше я ничего не сказала, а она не стала настаивать и задавать вопросы. Глаза у нее были маленькие, ярко-голубые, а ресницы загнуты так, что образовывали почти идеальный круг. С того места, на которое меня посадили — в первом ряду в центре, — мне было хорошо ее видно, я даже чувствовала запах ее духов. Медленные летящие движения рук, которыми она сопровождала свои слова, меня завораживали. На втором часу урока я заметила, что ноги у нее перебинтованы, и она прячет повязки под плотными эластичными чулками. В тот момент она остановилась совсем близко, дотронулась кончиком пальца до моего стола и объяснила, глядя мне в глаза:
— Я недавно прооперировала вены.
С трудом набравшись решимости, я смущенно посмотрела на нее: Перилли стояла рядом. Я опустила взгляд на ее кольцо с цветными драгоценными камнями, таинственно светившимися в глубине.
