Арминэ - [27]
— Эй, Вано, добрый день! — крикнул дед Маркос, слезая с арбы. — Что тут происходит?
— Я в твоем винограднике двух воришек поймал. Они собирали твой виноград. Вон сколько уже успели собрать… — Сторож движением головы показал на груду винограда под ореховым деревом.
— А я-то думаю, что это они вчера выспрашивали, где мой виноградник, — сказал дед Маркос, подходя к мальчикам.
— Дедушка Маркос, честное слово, мы хотели только помочь!
— Мы хотели как лучше…
— Так вы вчера могли мне об этом сказать, — сказал укоризненно дед Маркос. — Я бы только спасибо вам сказал.
— Я им то же самое говорю, — поддакнул деду Маркосу сторож. — И знаешь, что они мне ответили? Они сказали: «Мы хотим, чтобы дед Маркос думал, что ему помогли урваканы собрать урожай». В общем, чепуху какую-то городят!
— Урваканы? Постой, постой, кажется мне становится понятным кое-что. — Дед подошел поближе к мальчишкам. — Да отпусти ты его руку, Вано, никуда он не убежит! Ты тут сидишь целыми днями в виноградниках и не знаешь, что весь Саришен только и говорит об урваканах. Слушайте, ребята, так не вы ли виновники всех этих слухов об урваканах? Только говорите правду. — И дед Маркос добродушно поглядел на Давида и Шагена.
Мальчики потупились.
— А может, это вы угостили меня инжиром с дерева старухи Сиран?
Давид и Шаген опустили головы еще ниже.
— И дрова тоже вы притащили ко мне во двор?
— Мы-ы, — промычали враз оба.
— И это вы напугали ночью Лусик Гукасян?
— Да.
— Ты когда-нибудь слыхал о добрых урваканах, Вано? — рассмеялся дед Маркос, повернувшись к сторожу. — Нет? Ну так я тебе сейчас расскажу.
Армен
— Давид, подойди-ка сюда! — позвала сына Аревик, заметив, что тот опять стоит у низкой каменной ограды, отделявшей их маленький двор от просторного двора соседей, заросшего высокой сочной травой.
Давид нехотя подошел к матери. В руках он держал суковатую ветку, с которой сдирал зеленовато-коричневую тонкую кору. Под ней обнажалась влажная белая древесина.
— Ты меня удивляешь, Давид, — сказала мать, поставив на землю большую потертую сумку, с которой она обычно ходила на работу.
— Чем? — спросил Давид, хотя прекрасно знал, чем он удивляет мать.
— А тем, что чуть свет ты опять торчишь у их ограды! — Сложив на груди руки, она с упреком посмотрела на своего упрямого сына. — Неужели ты не можешь жить без Армена и Сурена? Разве у тебя нет других товарищей, что вечно лезешь к этим негодным мальчишкам со своей дружбой? Ну хорошо, Давид-джан, — терпеливо продолжала она, глядя на кудрявую макушку Давида, возившегося со своей веткой, — если уж ты не можешь себя чем-нибудь занять, сходи к Шагену или же его позови сюда: он мальчик хороший и, кроме того, твой одноклассник. — Теперь она говорила с жаром, словно старалась вбить сыну в уши каждое слово: — Перестань возиться с палкой! Ты же видишь — я с тобой разговариваю. — Мальчик поднял глаза на мать. — Армен и Сурен — плохие, злые мальчишки, к тому же много старше тебя. Не лезь к ним, ничему хорошему ты у них не научишься!
— Ничего они не злые, — буркнул Давид, умудрившись отодрать зубами тонкую ленточку коры.
— Перестань, зубы испортишь! — Давид послушно опустил палку. — Как же они не злые, если у них хватило жестокости привязать тебя к дереву и бросить одного на всю ночь в темной лощине? Неужели ты забыл и простил им этот ужасный поступок?
— Ну, мам, ты же знаешь, что Армен привязал меня к дереву за то, что я потерял его любимый ножик… Он сказал, что если я останусь всю ночь в лощине, то вспомню, где обронил его.
— Постой, постой! Ты ведь говорил, что после того, как сделал себе крюк, ты вернул ему ножик.
— Я говорил: «Кажется, вернул…» Но может, и обронил в кустах, не помню я, мама, честное слово, не помню!
— Ну хорошо, — теряя терпение, сказала Аревик, — допустим, что ты потерял его нож, все равно это бессердечно — бросить восьмилетнего мальчишку одного в лесу, да еще привязанного к дереву! А вдруг на тебя напал бы какой-нибудь зверь?
— Но, мам, я же тебе объяснил, как все получилось! Я сам, понимаешь, сам согласился, чтобы они привязали меня к дереву! Ну, как Давида Сасунского, помнишь? Это же была игра!
— Не оправдывай их, Давид-джан, — все равно они плохие мальчики, особенно Армен, и я запрещаю тебе водить с ними дружбу, понял? — сказала мать строгим тоном.
Давид опустил голову.
— Понял…
Когда мать наконец ушла на работу, Давид состругал с ветки все сучки и неровности, аккуратно обрезал концы, и у него получилась отличная гладкая трость. Потом он стал бесцельно слоняться по тенистому, расцвеченному яркими солнечными бликами двору, пока… пока ноги сами не понесли его к ограде.
Заглянув через ограду в соседний двор, Давид увидел в нескольких шагах от себя Армена.
Он сидел на плетеной корзине и что-то мастерил. «Интересно, что он там делает», — подумал Давид и, присмотревшись внимательнее, заметил в руках Армена складной нож с яркой зеленой ручкой — тот самый ножик, который он потерял две недели назад, когда они собирали ежевику у подножия Лысых гор…
Армен поднял голову, и в то же мгновение глаза его встретились с черными, широко расставленными глазами Давида. Кровь медленно стала приливать к лицу Армена… Давид отвернулся и, ни слова не промолвив, отошел прочь от ограды.
