Армейские байки - [35]

Виктория ему понравилась. Виктории Петрович понравился тоже, такой крепенький, как гриб боровичок. И говорит смешно.

Целовались они самозабвенно.

* * *

Викторию он должен был встретить в аэропорту. Свадьба была назначена на вечер пятницы. Срочный вылет был неожидан.

– Да ладно, – сказало Начальство. – Один подскок, вечером домой, а на следующий день встречай невесту.

Север есть Север. Погода была нелетной. Категорически нелетной.

* * *

Подводная лодка готовилась к отплытию. Палыч уломал командира, и Петровича разместили в подводной лодке. Без комфорта, но всего-то – ночь ходу – утром на базе, а там на «Газоне», максимум, час. Делов-то.

Петрович завалился спать, благодаря Бога, что есть друзья на белом свете.

Ночью пришел секретный сигнал. Командир распечатал указанный в шифровке конверт. Лодка ушла в автономное плаванье на две недели к Северному полюсу.

Доктор торжественно принес 500 грамм спирта, командир, вздохнув, отдал бутылку «Двина», офицеры скинулись кто чем мог.

Когда Петрович открыл глаза и осознал, то потребовал Георга Отса.

Просьбу исполнить не могли, режим молчания.

– Смейся, подводник, над разбитой любовью, – выдохнул авиатор.

Его выхлоп гулял по отсекам. Ноздри матросов трепетали.

* * *

Виктория в последний момент передумала и осталась в Питере. Городе музеев, поребриков и многообещающих женщин.

Петрович и Палыч месяц не разговаривали. А потом Петрович позвонил и невозмутимо сказал:

– Слышь, я тут место знаю – клев там!..

И они полетели.

Чебуреки Матросу Кружкину посвящается

Им в дороге случились такие напасти,

Что мильон языков не расскажет и части.

Алишер Навои

Начиналось все хорошо. Горы были сиреневые, яркая зелень подступала к дороге, мухи отсутствовали, воздух был тих и прохладен.

…Большой кишлак, прижавшийся к дороге, вокруг клочки полей, маленькие рощицы, кусты там и сям, с мелкими розовыми цветочками.

Царандоевцы привычно погнали небольшую группу молодых и не очень мужиков в сторону грузовиков. Зимний призыв.

Мы отошли в сторону. Мы – это я и мой переводчик. Большой духан был закрыт. Мелкие торговцы, сидевшие у забора в пыли, быстро сворачивали свое немудрящее барахло и сваливали кто куда.

Часть царандоевцев под началом усатого командира лениво двинулась в глубь кишлака.

Было скучно, и мы пошли за ними.

Экспедиция закончилась быстро.

Откуда-то раздалась трескучая очередь, кто-то заорал, царандоевцы ломанулись назад, я с переводчиком нырнул в какой-то проем, прикрытый хлипкой калиткой. Ухнула граната.

Дворик, в котором мы оказались, примыкал вплотную к садику-огородику. Из этого садика-огородика по нам и шарахнули от всей души. Лежать носом в пыли и поглядывать на лепешки дерьма, оставленного какой-то копытной тварью, было неприятно. Впереди виднелась какая-то халупа, за ней проход и пролом в дувале.

На счет «раз-два» и при паузе рванули в сторону хибары. Не сговариваясь, мы пальнули в дверной проем. Я залетел кубарем в помещение, переводчик пронесся ракетой в проход.

И я остался один. Не считая трупа бородатого аборигена и добрых знакомых – вездесущих мух.

Хотелось на волю, к дороге. Но, увы… покинуть хижину местного дяди Тома не получилось.

Чмак. Это пуля в стенку, слепленную из местного дерьма.

Опять началась стрельба. Мы – я и труп – коротали время. Хотелось курить и пить. Сигареты были все переломаны, флягу с водой я забыл в машине. Фаланги пальцев были сбиты в кровь, где, когда и как – я не знал. И вдруг в мозгу всплыла картинка. Большая алюминиевая кастрюля, слегка прикрытая мятой крышкой без ручки. Внутри лежали чебуреки. Горячие, духмяные и сочные. Рядом с кастрюлей – деревянный ящик с пивом. Бутылки были темного стекла. Лепота.

Картинка пропала. Стрельба прекратилась. Я рванул из хибары. Присел у дувала. В ушах звенело. Было тихо. Пустынно. Ветер крутил маленькие смерчики из пыли.

У дороги рядом с машинами бегал переводчик и махал руками. Я долго пил воду, она проливалась на бушлат, оставляя темные следы.

Мы уезжали. В пыли валялись гильзы, кусок недоеденной кем-то лепешки. Похожие на черные кегли местные тетки кучкой стояли в стороне, кишлачные пацаны кидали нам вслед камни.

Горы поменяли цвет и стали блекло-желтыми в легкой полупрозрачной дымке.

Подгоняемые ветром, перекати-поле неслись с нами наперегонки. Переводчик спал, голова его моталась в такт движению. Царандоевцы о чем-то радостно лопотали, подсоветный топорщил усы.

Чебуреков и пива в обозримом будущем не предвиделось. И от этого было очень грустно.

Чистые пруды

Позвонили из районного военкомата и попросили сходить на урок мужества в соседнюю школу.

Паша пытался промямлить, что он занят. Ему напомнили, что он стоит на квартирной очереди, и когда ему нужны были бумаги для райисполкома и собеса, то он получил их без проблем и проволочек.

Паша аккуратно положил тяжелую телефонную трубку.

Из туалета доносились песни тети Клавы. Тетя Клава, толстая женщина в синем халате, рассказывала всем, что она племянница Шульженко. Был еще в коммуналке дядя Миша, который два раза по пьяни пытался сжечь квартиру, крича, что все узнают, что такое Москва, спаленная пожаром. Тихая библиотекарша Люда тайком водила к себе читателей районной библиотеки. Из ее комнаты вечерами доносились вскрики. Утром на кухне она, смущаясь, говорила, глядя в мутное немытое кухонное окно, что ее кот «такой шалунишка» и эта весна для него «испытание». Иосиф – еврей и бухгалтер Московского областного театра драмы – смотрел на нее печально, грустно и с безнадежной любовью.