Армен - [13]

— Грязная шлюха, со всеми перебывала, теперь с чужаком снюхалась! — громыхал он пропитым голосом. — Упрятала невинного человека в тюрьму, больного ребенка, внука моего, скоро в землю зароешь, чтобы никто не мешал тебе гулять вовсю? — Фырча от ярости, он оперся на левый костыль и, высвободив правый, хотел ударить им Сару, но удар пришелся в косяк двери и он, не удержавшись на ногах после широкого замаха, рухнул на пол и ударился о приступок, при этом занавеска сорвалась и упала на него.

— Это я уличная девка? — гневно вскричала Сара. — Чего тебе от меня надо, скотина? Всю жизнь мне испоганил, мерзавец, и все тебе мало? — Она подбежала к упавшему отцу и стала неистово бить его ногами, выкрикивая что-то срывающимся голосом и свирепея все больше. — Я же тебе говорила, чтобы ты сюда не приходил!.. Не смей больше показываться мне на глаза!.. Ты для меня не существуешь! Ты для меня мертвец!..

Армен подбежал и встал между дочерью и упавшим отцом, пытаясь урезонить Сару, но она с неожиданной силой оттолкнула его в сторону. При этом его поразило сходство двух этих лиц, искаженных дикой злобой. Сара между тем не успокаивалась: она хотела во что бы то ни стало оттеснить Армена, чтобы ударить отца побольнее. Казалось, присутствие Армена придавало ей уверенности, и она, забыв обо всем, упивалась чувством мстительного гнева. Армен, ища точку опоры, на миг замешкался и глянул вниз, чтобы не наступить на лежащего инвалида. Этим немедленно воспользовалась Сара и снова набросилась на отца.

— Я тебя прикончу, как собаку, подлец! — Ей удалось еще раз ударить его босой ногой. — Не ты ли заставил меня выйти за того развратника! Отвечай, не ты ли сжил со свету мою бедную мать, не ты ли распорядился убить собственного сына, чтобы ему ничего не досталось из того, что ты наворовал и награбил? Забыл, как ты позорил его на каждом шагу и еще требовал, чтобы он клялся твоим гнусным именем? Так ему и на том свете от тебя покоя нет, мерзавец? Думаешь, не знаю, что ты ходишь на кладбище и плюешь на его могилу? И еще ты смеешь обзывать меня шлюхой!.. — Голос у нее сорвался, и она разрыдалась…

— Успокойся, Сара! — Армен попытался увести ее в комнату.

Он ничего не понял из этого потока слов, ему приоткрылась совершенно неизвестная и темная история, и Сара была частью этой истории… Армен хотел приласкать ее, но она выскользнула из его рук и, издав горестный вопль, кинулась к отцу, упала на колени, обхватила руками его грязную седую голову и стала горячо целовать…

Армен застыл как громом пораженный.

— Родной мой, — всхлипывая, говорила Сара, — родненький… — Больше она ничего не могла выговорить и только без конца гладила и целовала отца…

Армен не знал, что ему делать. Некоторое время он ошеломленно смотрел, как отец и дочь, обливаясь слезами, целуют и обнимают друг друга, потом, очнувшись, понял, что он здесь лишний. Подняв лежавший в углу рюкзак и не глядя на Сару, он прошел мимо, переступил через ноги старика и вышел в темный коридор. Увидел на двери старый ржавый замок и неслышно вышел. Во дворе на мгновение остановился: ему показалось, что откуда-то сверху, чуть ли не из глубины неба его окликнула Сара, но вокруг было тихо. Под забором, отделявшим огород, угадывалась смутная тень дремавшей коровы. Улица была безмолвна и пустынна. В истоптанном башмаке, где-то на пятке, вдруг острой болью дала о себе знать старая мозоль и тут же успокоилась.

Глава третья

1

Автовокзал уже полностью утопал в темноте, двери зала ожидания были закрыты. Площадь перед вокзалом терялась в густой тени, отбрасываемой разлапистыми деревьями леса, и в ее глубине погрузились в сон большие и малые строения. Все вокруг объяла ночная дремота, и только луна с высоты неусыпно сторожила земной покой.

Армен устроился под стеной, прижался к ней и почувствовал озноб: от бетонного пола веяло холодом, от стены веяло холодом, да и воздух заметно посвежел. Он подложил под себя рюкзак и сжался. В тишине иногда раздавался трепет крыльев одинокой летучей мыши, а из леса, оттуда, где в непроглядной мгле бесшумно текла река, доносилась далекая перекличка лягушек. В призрачном свете луны все словно исчезло, оставив после себя только тень. Он и сам казался собственной тенью, которая дышит, оставаясь бездыханной, дрожит, не имея тела, говорит, не издавая ни звука. Армен еще сильнее вжался в стену и спиной почувствовал знакомые неровности и трещины; оказалось, он случайно лег в том же месте, что и вечером. Ощущение было такое, что он уже целую вечность сидит под этой стеной, окаменев в ожидании; он пришел сюда неизвестно когда и уже никуда не уйдет — вокруг ночь без начала и без конца, и единственное, что осязаемо присутствует рядом, это тишина. Устало уронив голову на колени, он забылся и незаметно уснул.

Во сне он испуганно убегал, продирался сквозь темный колючий кустарник туда, где на горизонте маячила гора с вонзившейся в небо остроконечной снежной вершиной. Позади он слышал дыхание трех преследователей; эти типы гнались за ним по пятам и, казалось, сейчас настигнут и схватят. И вот он изо всех сил мчится к горе, которая все ближе и ближе. Его охватывает радостное чувство, что еще немного — и он спасен, что здесь-то он с ними справится. Вот наконец и подножие горы, голубое, как море, и чистое, как небо. На мгновение он оборачивается и в изумлении замедляет шаги: эти трое похожи на него как две капли воды, сомнений быть не может — это он сам, Армен. Недавние гонители подходят к нему, приветливо улыбаясь. И тут он неожиданно разражается смехом, смеются и они, и при этом что-то хотят ему сказать, но он не слышит. Они хохочут еще громче, продолжая что-то говорить и незаметно приближаясь. А подойдя вплотную, резко обрывают смех и с притворной улыбкой о чем-то его спрашивают. Он видит, что это не его улыбка, он никогда так не улыбается. Он недоумевает, невольно делает шаг назад, и в этот миг они неожиданно набрасываются. Кое-как вырвавшись, он пытается убежать, но не успевает: под ногами у него разверзается темная бездна, и он начинает падать. В следующее мгновение он видит себя уже на дне, где протекает какая-то мутная река, больше похожая на болото. С противоположного берега до его слуха доносится пение, и он удивленно застывает: там, на каменистом берегу, прижавшись друг к другу, сидят Миша, Сара и ее муж. Каждый из них завернулся в белый саван, который вдруг меняет цвет на желтый, а затем обретает оттенок глинистой почвы. Концы ткани трепещут под пепельно-серым ветром. Кажется, все трое бесконечно счастливы и поют, склонившись друг к другу головами и позабыв обо всем на свете. И то, что они наконец помирились, для него приятная неожиданность. Он радостно машет им рукой. Продолжая петь, они смотрят на эту сторону реки, но его словно не замечают. Потом разом встают и начинают самозабвенно плясать, подбадривая себя частыми короткими возгласами. Он восхищенно следит за этим яростно-диким танцем и слушает их ликующие крики. Сарин муж сбрасывает с себя одежду, и он с удивлением видит, что вместо ног у него ветхие и шаткие деревянные протезы, которые вот-вот с треском рассыплются. Он кричит, чтобы предупредить его, но тот продолжает плясать, издавая неистовые звуки. В следующий миг он видит, что это вовсе не муж Сары, а ее отец, который спрыгивает с камня и, пританцовывая, спускается к реке. Сара и Миша следуют за ним, хотят перейти реку, но поочередно увязают в иле и исчезают. Он в отчаянии садится на берегу и задумывается. Потом, будто что-то вспомнив, вскакивает с места и, повернувшись к реке спиной, входит в родительский сад. Время полива. С лопатой в руке он поднимается на гигантскую гору, именуемую Семь Родников, в крутом скалистом склоне которой прячется холодная и прозрачная струя. Исток закрывают три больших валуна. Он с усилием отодвигает эти круглые черные камни, открывая путь воде. С быстротой молнии она устремляется вниз по склону — в сторону их маленького сада, однако где-то на полпути внезапно разделяется на два рукава и, обходя сад слева и справа, низвергается в пропасть. С ужасом он видит, как пропадает зря эта дорогая изумительная влага и в отчаянии заливается слезами. Изо всех сил пробует направить струю в свой жаждущий сад, но она, извиваясь точно змея, продолжает лететь в пропасть. От стыда он весь покрывается потом, потому что вверху, над истоком, залитые солнечным светом, стоят его отец и мать и молча наблюдают за его движениями. В бессилии он кричит им, чтобы помогли ему, но они не слышат. Внезапно он замечает, что лопата не доходит до воды, она бесполезно раскачивается в воздухе, и в тот же миг понимает, что некто невидимый стоит у него за спиной и каждый раз незаметно отталкивает его руку, мешая работать лопатой. Этот некто, кажется, Миша, уже совершенно здоровый и вышедший из больницы. Он безошибочно чувствует его присутствие, хотя и не видит его. Оборачивается, чтобы сказать «прошу тебя, оставь меня в покое», но вдруг холодная дрожь пробегает у него по телу…