Армагеддон - [60]

Короба-гроба, братские могилы. Мы уложены в ряд тесно, не велят шевелиться. Лежим прямые, деревянные, голова к голове. Пришло время, толстые пальцы выдвигают ящик и стараются нас ухватить. Мы хотели бы убежать, выпрыгнуть, рассыпаться по полу, но толстые пальцы — попался, схватили тебя, держат крепко.

Ах, загорелась головка, загорелась! Извивается длинное туловище от боли, скорчился черный труп спички.

Каждый день такой. Придешь на фабрику, прямой, веселый, а тебя целый день зажигают и выбрасывают, зажигают и выбрасывают. Домой вернешься — лица нет, усталый, черный, говорить ни с кем не хочется.

Лично я сразу — на кухню. Скину с себя куртку и прыг на кухонный стол. Ни горячего, ни чая — ничего не хочу. И плиту не зажигайте. И греметь мной не надо. Не надо давать нас в руки детям. Спать хочу».

Какая сила воображения. Вот так же он себя с Шишкиным идентифицирует. Шишкин — и все. Такие же рисунки делает — и быстро. Правде, некоторые скептики сомневаются, мол, Шишкин, наверно, тоже был сумасшедшим: все лес да лес. Но рисунки сами за себя говорят.

Когда Венедикт Венедиктович решил с мировым злом сражаться, Аркаша стал первым волонтером. По охоте, по охоте. «Хочу, говорит, мушкетером против гестапо быть». Он же не сумасшедший, просто крези. Живет с матерью, инвалид первой группы, на спичечной фабрике работает. Спокойный, даже нежный. Только женщин пугается. Кроме матери. Она у него, видно, за все. И к ВэВэ ходит — учится на Шишкина-Репина.

Сначала их было двое, потом четверо. Вот отсюда и мушкетеры пошли. Но еще раньше были другие мушкетеры, которые всегда были, и теперь на Лубянке в большом доме обитают. Вот генерал этих мужественных мушкетеров, де Тревиль из Барвихи, и предложил ВэВэ организовать группу борьбы с мировым злом; во-первых, под контролем, во-вторых, могут быть положительные результаты, в третьих, просматриваются в андеграунде другие группы, неподконтрольные, с чем они борются, неизвестно, необходимо выявить. В группу не одних идиотов набирать, перед дипломатами будет стыдно.

Здесь самое время и подходящее место в повести познакомить вас с теорией Венедикта Венедиктовича Чечулина. Теория проста и глобальна: все люди — сумасшедшие. Ну, как? Усвоили? Пойдем дальше.

Нормальные люди не подозревают о своем безумии, поскольку обыкновенно оно никак не выражается. Но в экстремальных ситуациях проявляется внезапно и ярко.

Как определить? Приходит к психиатру человек. Плохо спать стал, то да се, а начнешь тесты ему задавать, так он кругу квадрат предпочитает, сколько сейчас времени, не умеет навскидку определить — не верит своим биологическим часам, девочку в пионерлагере изнасиловал, правда, давно, пациенту самому одиннадцать лет было. А ну-ка, расстегните ширинку. Диагноз ясен: вялая шизофрения. Ну, если выхватит скальпель и на доктора кидается, то белая горячка. Откуда скальпель? Доктор и сам его резать собрался. Все люди — сумасшедшие.

Есть догадка — воображение. Ни логики, ни причинно-следственной связи в реальности не обнаружено. Видимо, нет. Ведь солнце не для того, чтобы нам светить. Попались мы ему на дороге, вот и освещает. Условно, понимаете, условно, человечество придумало связи, чтобы нормально существовать. Чтобы не выть по ночам от безысходной тоски. Научились и привыкли — различают добро и зло, тьму и свет. А на самом деле — ничего этого нету. Все по отношению — и смотря к кому. Ну и пусть лагерная диалектика, зато реальная.

— Алло! — лежащая рядом повернула черноволосую голову — черные спутанные, из-под них блестящие уставились. — Это ты ВэВэ?

— Позовите к телефону Лизу, — попросил он с улыбкой.

— Сейчас она проснется, — ответила серьезно соседка. Затем подняла кверху подбородок — просто для поцелуев. — Это Лиза. Кто говорит?

— Твой ВэВэ, — он наклонился и поцеловал в ямочку подбородка. Попытался обнять ее и переехать животом по гладкому — наверх.

Оттолкнула — локтем — отбрыкнула ногой. Нет, она не хотела выпускать незримую телефонную трубку:

— У меня сегодня вечером будешь?

— Вечером. А сейчас? — протянул разочарованно.

— Сказала, вечером.

— К Олегу Евграфовичу поедем?

— У меня репетиция.

— Тогда все — вешаю трубку.

— Что ты делаешь?

— Кладу на место.

— Нахал! — оттолкнула так, что почти скатился с постели.

— Передай Аркаше, что завтра в студии собираемся, — попросил, поднимаясь с ковра и обеими ступнями въезжая в стоптанные шлепки.

— Оставь меня со своими идиотами, — услышал он.

ГЛАВА 8

Утреннее солнце в соснах на прожег белым слепит. Еловые ветки волнуются, снег подметают. Ломаная ветка горсточкой почернелых листьев туда же — весну ухватить хочет. С ночи снег осел, поноздревел, теперь в сухую крапинку — березы засыпали. (Правда, это сегодня с утра случайно в книгу попало. Но спасибо Пришвину, видеть научил).

Поздняя осень. Черная осень. Жизнь поднимется из размазанной жидкой черноты, каркнет вороной и перелетит с крыши на березовый сук. Смеркается быстро, как будто не было этого короткого ноябрьского дня — и не рассветало.

В стороне от Дмитровского шоссе, на взгорке, во втором ряду, в доме светится оранжевый абажур — из детства, чудом сохранившийся. Под ним сидят четыре человека: крупнолобый, клочковатая борода, в очках — это хозяин, слева молодая женщина, красивые высокие брови, вся мягкая — в полноту, справа, иронически посвечивая из-под бровей, пиджак на тонкой водолазке, тип современного журналиста. Перед ними расхаживает и как бы ораторствует или декламирует мужественный, плотный, уверенный в себе господин. Запавшие глаза — в них загораются оранжевые волчьи точки, иссиня выбрит.