Армагеддон - [25]

Сам катафалк причудливый, синий с золотом, на четырех витых ножках, увенчанный чайной крышкой, на которой синий тигр укоризненно покачивает головой в такт оркестру.

За гробом, понурившись, склонив бритые головы, идет несколько парней в рогожных одеждах и колпаках. И кучка растерянного народа. Здесь скорбят и плачут. Особенно выделяется толстый китаец в белом. Он на своих коротеньких ножках не идет, а полубежит. Видно, так и пробежит за своим родным и близким до самого края.

Пройдя метров двести по направлению к центру, процессия свернула в один из переулков. Оркестр взревел и затих.

Я поспешно последовал за этой странной процессией — жалкая надежда, что она каким-то образом выведет меня через путаницу московских переулков — насквозь — и выйдет на главную улицу Сингапура, я даже знал где — у отеля МЕРЛИН. На минуту я страстно поверил в это. Потому что нечто подобное я видел там, на главной улице, возле отеля. И даже китаец, кажется, брат покойного, был тот же зареванный толстяк в белом, который бежал мелкими шажками. Теперь я понял, идут они здесь — сейчас, а выскочат там — тогда, иначе куда им деваться? Только бы успеть с ними!

Но, когда я свернул, пустой переулок стекал асфальтом вниз. Процессия бесследно растворилась. Впереди одинокий китаец в черных очках прогуливал свою пушистую собаку. Я хотел спросить, но он посмотрел на меня своими черными окнами. Может быть, он здесь просто живет. Как и другие иностранцы. Живет — и прогуливает.

Скорее всего он ее откармливает — и съест. В мозгу запрыгало: «Съест! Съест!» Я уже видел золотой купол церковки на Большой Никитской, у консерватории. Я почти бежал рысью, как тот китаец за гробом, я знал наверняка: они еще здесь. Я скакал галопом. Они уходили от меня.

Когда я выбежал на поперечную улицу и очутился перед вальяжно дирижирующей бронзой — рука, удлиненная палочкой, доставала, казалось, до другого края света, — я понял, кто командовал всеми этими китайцами и обманывал меня Сингапуром.

Я только злобно хмыкнул, я же не «бедный Евгений», и не буду спорить с этим истуканом. Не Петр и не Петр Ильич, у него даже имени нет. Наваяли в бетонное время — в угоду начальству — от страха — всех одинаковых, что Гоголей, что Кропоткиных, вот они и правят бал.

Пустота в литой бронзе — любые тайные силы поселиться могут. Прилетели с Индийского океана, с острова Пинанга, например. Как им расхаживать по столице? В виде сиамских кошек куда ни шло, а если шестирукие демоны? Недра иного памятника не хуже отеля. Виктор Гюго, «Отверженные».

Сколько пустых идолов по Москве для темных сил нашим веком приготовлено. А те, что лежат бронзовыми бревнами в траве возле Центрального Дома Художника, еще страшней.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Пришел ко мне человек со слоновьим хоботом и говорил гундосо.

Я когда открыл дверь, просто не поверил своим глазам: стоит на лестничной площадке прилично одетый, в плаще, какой галстук — не заметил (хобот впереди болтался), но галстук был.

— Я вам звонил. У меня поручение к вам, господин Сперанский.

Особенно «господин» — гнусаво и невнятно — в нос, в хобот, я бы сказал, по-японски, если бы был в этом уверен. Я сразу понял (сердце екнуло) — от Тамары. Значит, она мне не приснилась. Был Сингапур, был.

— Да, да, очень приятно познакомиться. Проходите, пожалуйста, — делаю вид, что не замечаю, что это обыкновенно, чтобы впереди хобот висел.

— А мне, говорит, как приятно, просто выразить вам не умею.

Снял он плащ. Достал большой платок и — громко и гулко высморкался в хобот. Как в трубу.

— Климат в России неблагоприятен, весьма. Простите, может быть, я не так сказал…

— Что вы! Вы отлично говорите по-русски.

— Это вы из любезности. Все так говорят, — а сам выкладывает на стол большой плотный конверт, на котором почерком Тамары написан адрес и моя фамилия. — Вот вам конверт, господин Сперанский. Можете звать меня Элеф. Не Алеф, а Элеф.

— Спасибо, спасибо, — говорю, — господин Элеф, не стоило беспокоиться.

— Нет, извините меня, господин Сперанский, стоило беспокоиться, — и достает из кармана маленькую пеструю коробочку, перевязанную золотой ленточкой.

— Спасибо, спасибо.

— Пожалуйста, пожалуйста, — серые веки, и хобот скромно опустил, ждет, когда я коробочку распакую и письмо прочту. И что при этом воскликну.

А я ничего этого делать не спешу. Наоборот, верчу коробочку в руках и расспрашиваю: — Как она там?

— Очень хорошо. Travel — путешествует, по-вашему, по-русски.

— По монастырям с белой миской?

— И по монастырям.

— Как же она живет? Неужели милостыней?

— На Востоке короли с мисками тоже ходят. Для спасения души, так у вас говорят? Рама Пятый ходил. И последний принц — тоже.

— Кто-нибудь о ней заботится? Помогает?

— Мы о ней заботимся. И помогаем.

— Кто это вы, простите?

— По-китайски это не сложно, господин Сперанский. На русский тоже можно перевести: Общество Учеников Будды Тринадцатых После Свиньи.

— Как же это все понимать?

— Вы знаете, господин Сперанский, в свое время, когда Будда ходил по земле, поклониться ему пришли разные звери. Первой пришла Мышь, затем — Бык, Тигр и так далее, последней пришла Свинья. Всего 12.