Аркай - [9]

— Свернуть бивак! — скомандовал Онолов. — Подъём, собачки, четвероногие и двуногие, вперёд!

Неохота было подниматься. Расслабились на привале, разомлели. Да делать нечего, сами за упряжкой увязались, некому жаловаться. Да и весь класс бы от этого маршрута не отказался. Разве не так?

Тропа вскоре пошла под уклон, все трое пристроились на нарте и покатили вниз. Только ветерок морозный зашумел в ушах да заскрипел остол. У каюра теперь главная забота — нарту придержать, чтобы на собачек не навалилась. Они легко бежали, отдыхая. Помахивали хвостами-бубликами, хватали с обочин свежую порошу. Присыпанные снежком мордахи выглядели дурашливо, будто не эти собачки взяли только что тяжёлый подъём на перевал. Всем было хорошо — и людям, и собакам.

И тут на повороте их как ввысь подкинуло: ширь открылась невероятная, ровная, сверкающая отражённым солнышком.

— Океан! — обернулся Онолов Андрей. — Великий, или Тихий. Наше вам уважение! — И малахай свой сорвал с головы, подкинул. И ребята шапки подкинули, закричали «ура!». Море им не в диковинку, а такой величественной картины, да ещё с такой высоты видеть им не приходилось.

— Во-он корабли в губу заходят.

А их и не сразу разглядеть удалось, эти корабли: они маленькими игрушками казались и ползли медленно-медленно. Не торопились к берегу, не спешили расстаться с океаном.

Подкатили к маяку. Сгрузили мешки, увязали небольшую обратную поклажу. Собачки немного отдохнули, а Люда с Вениамином упали в снег и шевельнуться не желали. Онолов Андрей поднял их за шиворот:

— Вы не собачки, однако. Простудитесь, придётся перед вашей Зэ-эн держать ответ. Шагайте в домик, подкрепимся и двинем обратно.

Из окон домика отлично просматривалось побережье. Ребята пили чай, а смотритель маяка угощал их и о своей работе рассказывал:

— Маяк наш виден на сорок миль, а ночью огонь его мореходы и за пятьдесят открывают. Это почти сто километров. Задолго до подхода к губе корабли могут определить, где находятся, и проложить верный курс, чтобы не наскочить на рифы. Камни на входе шуток не допускают. Вылетит на них корабль — считай, погиб. Штиль у нас — гость редкий. Сейчас, скажем, вроде и ветра нет, а зыбь в скалы колотит так, что берег ходуном ходит.

В сильной зрительной трубе совсем не тихая картина открылась. Подходила с океана медленная зыбь, отголосок жестокого шторма, который ревел где-то очень далеко. Может, у Алеутов или у острова Пасхи, на другом краю океана. Длинная волна, гладкая, как стекло, наваливалась на риф, становилась на мелководье круче, вырастала до десятка метров, всё быстрее мчала к берегу, заворачивая вершину в белый водопад. Огромные камни на рифе переворачивались, как мячики, стена воды обрушивалась на отвесную скалу маячного мыса с такой силой, что вздрагивала земля и покачивался маячный домик.

— Как землетрясение, — заметил Сенюков Вениамин.

— Оно у нас не прерывается, — сказал смотритель маяка. — Видишь внизу под скалами домик? Там гидрологи живут, изучают океан, пытаются его силушку к делу приспособить. Туда сейчас напрямую не добраться, тропа опасная. А кружной путь далёкий. Приходите летом, можно будет спуститься.

Обратная дорога была намного легче. Нарта шла почти порожнём, собачки бежали легко. Все разместились на нарте, видами любовались: цепочкой заснеженных сопок, курящейся вершиной Авачинского вулкана да укутанными в снега редкими селениями в долинах, которые можно было обнаружить по лёгким вьющимся дымкам.

На самом перевале рванул вдруг ветер, метелицу закрутил, ослепил, сбил дыхание. Холодом пронзило до косточек. Собачки морды опустили, шубки распушили. Онолов Андрей мигом с нарты соскочил, перевернул её на ребро. Все к ней привалились, собачки прижались к людям, теплее стало.

— Не трясись! — велел Онолов Андрей Люде. — Это всего только верховик-ветер. Сердитый немножко, да недолгий. В этот час ветры направление меняют, вот на перевале и поднимается толчея. Подождём, однако, а то недолго тропу потерять да загреметь в ущелье.

Он и правда вдруг улёгся, ветер-верховик. Собачки поднялись, повытрясли снег из шубок, и пошла дорога под уклон, всё вниз да вниз. Одна забота у каюра — остолом нарту придерживать. Упряжка отдохнула на спуске, приободрилась и на Береговую влетела бодрым галопом, заливаясь лаем в предвкушении послепоходного угощения.

А как спалось Люде после этого рейса! Только головой к подушкам прилегла — и как в яму, без просыпу и без сновидений.

Люда обо всех этих приключениях рассказывала дома взахлёб. Когда до ветра-верховика дошла, мама не выдержала:

— Что же это такое! Какое легкомыслие! Так ведь замёрзнуть недолго вместе с собачками. Никогда себе не прощу, что разрешила тебе поехать. Думала, лёгкая прогулка, совсем недолгая, а этот каюр увёз детей за сорок километров. У Людочки вон щёки приморожены, ноги истёрты в кровь. Нет, больше это не повторится!

Бабушка помалкивала, а папа был даже доволен.

— Не надо паниковать. Какие там сорок километров! Если только туда и обратно. Ну, намучилась чуток, приустала, зато силёнки проверила. Разве не так?

— Так, так! И я хочу, чтобы вы все побывали на перевале. И ты, папа, и мама, и бабушка.